Постепенно знакомясь с замечательными главами из Флавия, посвященными Ироду, мы приходим к пониманию того, что без привлечения дополнительной информации невозможно точно определить по Флавию дату того или иного события.
Марк Випсаний Агриппа — друг, соратник, зять, человек, наряду с Меценатом, бывший в течение многих лет истинным другом Цезаря, волей случая оказался одной из центральных фигур нашего исследования.
В национальном музее Неаполя находится мраморный бюст Агриппы Постума, сына Агриппы Великого. Грубые, неаристократические черты лица молодого человека, застывшая скорбь в уголках рта как бы говорят о его печальном будущем. Но не это интересует нас. Сравним мрамор Неаполя с мрамором Уффици, где находится скульптура Агриппы. Сын похож на отца. В застывшем мраморе нет ничего величественного. Нет гордости, тщеславия, хитрости, нет ничего примечательного. Мощная шея выдает в нем римлянина, сжатый небольшой рот, характерные глубоко посаженные глаза, весь вид свидетельствуют только об упорстве. Но мрамор обманчив.
Происходя из незнатной семьи, Агриппа отчетливо понимал, что стать первым человеком империи для него нереально. Быть другом Августа — дело другое. В душе Агриппа, бесспорно, идеалист, его советы Августу сами по себе интересны и характеризуют качества Агриппы. В 29 г. до н. э., после окончания гражданской войны, Октавиан советовался с Агриппой и Меценатом, следует ли ему отказаться от власти или хранить ее. Как передает Дион Кассий, в речи Агриппы были такие слова:
«Не удивляйся, Цезарь, что я буду советовать тебе отказаться от единовластия, хотя лично я извлек из него множество благ, пока ты им владел.
Я считаю, что надо заранее подумать не о моем личном благе, о котором я вообще не забочусь, а о твоем и об общем благе. Рассмотрим спокойно все, что связано с единовластием, и пойдем тем путем, какой укажет нам разум. Ведь никто не скажет, что нам надо любым способом схватить власть, даже в том случае, если она невыгодна. Если же мы поступим иначе, т. е. будем держаться за власть во что бы то ни стало, то будет казаться, что мы или не смогли вынести счастливой судьбы и рехнулись от успехов, или что мы, давно пользуясь властью, прикрываемся именем народа и Сената не для того, чтобы избавить их от злоумышленников, а чтобы обратить их в своих рабов. И то и другое достойно порицания.
Кто не вознегодовал бы, видя, что мы говорим одно, а думаем другое?! Разве не стали бы нас ненавидеть еще больше, если бы мы сразу обнаружили свое истинное намерение и прямо устремились бы к единовластию?!