Горечь, ядовитая горечь ожидаемого решения чувствовалась везде: лежала на каменистой почве, на гладкой поверхности Генисаретского озера, мелкими пылинками медленно плыла по воздуху в лучах солнца, проникающих во дворец, и, словно переговариваясь с Иродом Антипой, твердила: «Ты все равно решишься».
Горечь стояла и перед дверью: толстые прутья ее, как сталактиты, опускались сверху, плавно входя в пазы. Она могла быть отперта только личным ключом Антипы, но он небрежно бросил его в ларец, стоящий у портала, бросил и забыл, словно забыл о самом этом человеке. Заключение и содержание под стражей Пустынника только на несколько дней не имело смысла. Проповеди его, конечно, раздражали тетрарха, но законы Иудеи не позволяли держать в тюрьме человека без вины. Виноватого следовало казнить, а невиновного — отпустить, запретив ему смущать народ своими проповедями. Однако время шло, а ничего пока сделано не было. И не по вине Антипы. Он, бесспорно, выбрал бы второй вариант.
Иродиада и ее дочь Саломея — эти две кошки, разгуливающие по дворцу, как и любые кошки, были истинными его хозяйками. Их грация в каждом изгибе тел и в плавных потягиваниях, их бесконечные разговоры одновременно раздражали и возбуждали Антипу. Толстая завеса, прикрывающая выходы на два небольших балкона, часто скрывала пылающее лицо его, когда он смотрел и смотрел на Иродиаду. Затем вожделение бросало его к ней, он входил, говорил несколько малозначащих фраз Саломее и уводил ее мать. Саломея, прошедшая прекрасную дворцовую школу, оставалась серьезной и бесстрастной. За все годы ее жизни во дворце отчима ни разу она ни в чем не дала ему упрекнуть себя. Ни разу усмешка или улыбка не пробегала по ее тонким губам, так похожим на губы ее прабабки Мариамны I. Они уходили — Иродиада и Антипа, — оба серьезные и торжественные. А затем Ирод Антипа бросал ее на ложе, бросал, как любую рабыню, и тогда кошачья грация покидала Иродиаду, и она становилась порывистой и жаркой, как пламя, трепещущее в ночи на болоте, — вечное и неуловимое.
Она поднималась и опускалась, словно Харибда, всасывая в себя Ирода, свою законную добычу, чтобы извергнуть его — скорлупку несчастного корабля, стихией увлеченного не туда, куда надо, и поэтому — обреченного. Потом она уходила на омовение, далекая загадочная улыбка блуждала по ее лицу, опускалась по рукам, груди, животу и пряталась в лоне. Нельзя сказать, что во дворце не было развлечений или интриг, — совсем наоборот: этот кипящий котел из различных племен и народов, смешанных рукой Господнею на маленьком участке земли, держал в тонусе не одного правителя. И распятия иудеев, а их специально распинали перед праздниками в назидание остальным, были развлечением; и варварские греко-римские гладиаторские бои, когда рабы и иудеи, которых римляне приравнивали к рабам, должны были драться с хищниками. И что бы там ни говорили, шансов на победу у людей практически не было, иначе и быть не могло: львы слишком дороги. Были, разумеется, и другие занятия: обсуждение родственников или прокуратора, но Валерий Грат, наместник Иудеи, не был жестоким человеком и не обладал ничем примечательным. Его задачей было спокойствие в провинции, и он блестяще с ней справлялся.