Еще недавно, летом, пьяный Гриня выходил из дому, шатался под бабушкиными окнами и громко читал стихи: «Ну, пошел ты ради Бога, небо, воздух и песок, невеселая дорога, ей, садись скорей, дружок!» Слово «садись» Гриня выкрикивал с каким-то залихватским нажимом. Вот и сел.
Гриня начал воровать сразу после войны, когда еще малым пацаном был. Он учился в десятой школе на нашей улице, а при царе там училась бабушка, потому что была до революции вместо десятой школы женская гимназия. И Гриня Беденко ухитрился стащить тяжелые школьные часы, которые висели высоко на стене. «Как он это сделал, ума не приложу, — говорила бабушка. — А часы те еще при царе были, я их помню».
Гриня приволок часы домой, и дядя Митя кричал, что он опозорил всю семью, и бил Гриню так, что чуть-чуть не убил насмерть, а лучше бы — убил, как потом сам говорил бабушке. Вся улица слышала, как вопил забиваемый отцом до полусмерти Гриня. С тех пор он не прекращал воровать, а дядя Митя все бил его и бил, пока Гриня не подрос и не стал сам бить дядю Митю. И они помирились, стали вместе пить водку.
Из этой своей последней ходки в тюрьму Гриня Беденко так и не вышел. В 1985 году я был на армейских сборах в учебке Кантемировской Андроповской танковой дивизии, во Владимирской области, под Ковровым. Рядом с учебкой была колония строгого режима, там их несколько притулилось, таких колоний-то. Я вспомнил, что бабушка говорила мне со слов тети Даши, будто бы Гриня под Ковровым сидит. А к нам в учебку на тракторе с передним кузовком приезжали два старых зэка — из тех, кому сидеть осталось совсем немного, они забирали пищевые отходы у нас на кухне. В колонии свиней держали для начальства и вертухаев.
Я был в кухонном наряде и разговорился с зэками, спросил, не сидит ли с ними Гриня Беденко, я, мол, его сосед по Егорьевску. Зэки обрадовались, сказали, что Гриня у них в зоне — пахан, только он сейчас приболел. Я просил передать ему привет. На следующий день старики-зэки снова приехали на своем тракторишке и сказали, что Гриня меня благодарит и просит, когда я буду в Егорьевске, передать отцу, матери, бабушке моей и всем соседям, чтобы помолились за него в церкви, потому что он их больше не увидит, собирается помирать.
И помер тогда же, так и не увидав перед смертью воли вольной.
И вряд ли кто-то восскорбел по Грине Беденко, что жена его, воспрянувшая за годы своего соломенного вдовства, что дочка повзрослевшая — обе они уж который год с ужасом представляли себе возвращение отца и мужа. Так что запоздалое известие о его смерти было воспринято как окончательное избавление от гнетущего душу страха.