Значит, понял я, это плохо, когда нос — курносый, ведь бабушка мне ковыряться в носу не разрешала. Но у девочки с голубыми бантиками явно курносый нос, а она такая красивая! А вот и фантики, правильно, оказывается, все-таки пели стиляги, они наперед знали то, чего я знать не мог — девочка кладет в рот конфетку, а фантик бросает на землю, где одна скомканная обертка уже лежит. Если девочка сейчас исчезнет, как в песне, то фантики и впрямь останутся — «лишь только фантики»…
Девочка была, будто нарисованная мной самим в моем альбоме для рисования, ведь я точно так пытался нарисовать принцессу, как эту девочку: красные кожаные сапожки, зеленое верблюжье пальтишко и беленькая вязаная шапочка! Я всегда представлял себе именно эту девочку, и я всегда был убежден, что самое красивое — это когда красное с зеленым рядышком, это же так просто, почему взрослые этого не видят и не понимают? И я рисовал одежду на своих человечках так, как считал красивым. А мама говорила, что людям красное с зеленым или синим надевать нельзя, потому что тогда это не люди получаются, а попугаи. Но вот же передо мной девочка на качельках, которая думает так же, как я! И родители ее считают красивым, когда на девочке — красное с зеленым, да еще и с белым в придачу.
Я никак не мог дождаться, когда бабушка «сдаст» меня Таисии Павловне и уйдет. Наконец-то, наконец… Боязно мне, но я подхожу к девочке и говорю как можно суровей:
— Ты долго еще на качелях будешь кататься? Я тоже хочу!
Она пролетает мимо меня, ее белая шапочка с помпоном и золотистые косички едва не касаются моего лица, и девочка говорит мечтательно:
— Еще часик!
— Целый час еще?! — реву я угрожающе. — Ты дура, что ли?
Я уже знаю, что на «дуру» девочки не обижаются, привыкли уже, как и мы, мальчишки, не обижались на «дурака». Это обычное слово, нормальное.
— Не час, а часик. Один маленький часик, — отвечает девочка сладким голоском.
— Хватит воображать! Не прикобыливайся!
Это излюбленное бабушкино «не прикобыливайся», как мне кажется, сейчас подходит в самый раз.
Девочка с интересом скашивает на меня свои серенькие глазки, говорит, пролетая мимо:
— У меня дома никто матом не ругается. Ни папа, ни мама, ни бабушка. А у тебя что, ругаются?
— Нет, — говорю я.
— А почему же ты ругаешься?
— По кочану!
И выдаю без перехода, сразу, на одном запале:
— Давай водиться! Согласна? Я больше не буду ругаться.
— Я подумаю, — отвечает эта воображала.
Я иду к мальчишкам.
Толстый мальчик по прозвищу Мотя, потому что у него фамилия Матвеев, лениво ковыряется в песочнице, рядом с ним — еще пара дошколят из нашей подготовительной группы. Мотя — самый сильный мальчик из всех нас.