Это действительно был паровоз 20-х годов, ходивший по узкоколейке между фабриками комбината «Вождь пролетариата». Я увидел его вблизи и даже покатался на нем только в 1984-м, когда ставший таки моим приятелем толстый Мотя вернулся из армии и устроился работать на этот паровоз. Помню звезду на конусообразном передке паровоза, его черную цилиндрическую тушу… Правда, он уже был переделан под дизель и не исторгал из трубы снопы красных искр.
А тогда, перед ноябрьскими праздниками 1970-го, трудяга-паровоз еще был в своем первозданном обличье — с угольной топкой, котлом и свистящим паром.
Чуть светало, когда мы с бабушкой нырнули в подворотню детского сада. При свете горящих окон и бледнеющего на глазах неба я увидел во дворе садика что-то невозможное, не способное вместиться в мой детский разум…
На лавочке перед футбольной площадкой сидела воспитательница Таисья Павловна и, как заведенная, раскачивалась взад-вперед, взад-вперед… Ее глаза смотрели куда-то сквозь мальчишек, прыгающих перед ней и орущих:
— Таисья Павловна! Таисья Павловна-а-а!
Они кривлялись и хохотали, размахивали руками перед ее лицом, а она, зажав зубами кулак, все раскачивалась на скамейке — взад-вперед, взад-вперед. Меня захватило всеобщее безумие, я вырвал свою ладошку из бабушкиной руки, бросился к ватаге мальчишек и тоже стал прыгать, размахивать руками перед лицом воспитательницы:
— Таисья Павловна!
Точно так же я прыгал перед бабушкой, когда она молилась в передней, и дразнил ее:
— Бабушка, а, а, а!
Бабушка подошла сзади, поймала мою ладонь, повела к бревенчатому зданию детсада, говоря:
— Что ты, Саша, что ты… Разве не видишь — у человека какое-то горе случилось?
В прихожей-раздевалке я увидел сонную Иру Иванову, а рядом с ней — ее беззвучно плачущую бабушку.
— У меня папа умер, — сказала Иванова вялым голосом.
Этого не может быть! Эти слова были откуда-то из будущего, или — прошлого, они не могли относиться к настоящему. Дядя Валя … умер?!
Мы с Ирой пошли в рекреацию, а бабушка осталась шептаться с бабушкой Иры. Вышла заведующая, тоже стала шептаться с ними.
— Давай рисовать, — сказал я Ивановой.
— Давай, — улыбнулась она.
Мы взяли бумажные листки, резко пахнущие пластмассовые баночки с гуашью, кисточки… Подошла какая-то девочка, выставилась перед Ирой, положив руки на коленки:
— Вот! У тебя теперь тоже нет папы! А ты еще воображала!
— У меня есть папа, — сказала Ира. — Он умер.
— Дура, — сказала ей девочка.
— Сама дура, — ответила Ира.
Нам так и не дали порисовать вместе: подошла заведующая и забрала Иру, сказав: