А еще у нас стоял на ветхой тумбочке телевизор «Старт-3», и никто не переживал тогда, что он черно-белый. Потому что за весь день всего 3–4 фильма или передачи показывали в цвете. И даже в телепрограмме, которую я в свои шесть лет уже мог прочитать, значилось кое-где рядом с названием кино: «Цвет. тел.». Я не помню, как мама учила меня читать и писать, наверное, я очень быстро научился, иначе бы обязательно запомнил. А бабушка говорила через годы, что выучила меня она.
К шестилетию своему я много раз перечитал и запомнил наизусть несколько книжек — старые детские сказки про Колобка и Ивана-Царевича, новые — про Серебряный Экспресс, про гонки, которые затеяли Паровоз, Тепловоз и Электровоз, и мне было очень жалко Паровоз, который на последней картинке, где на меня своей громадой надвигался торжествующий Электровоз, виднелся со своей дымящей трубой далеко-далеко позади. «Паровоз лежит в больнице с перевязанной трубой, а котенку мало горя, он бежит к себе домой», — эту песенку пела сестра Катя, и в ней опять обижали мой любимый Паровоз, на этот раз — безжалостный Котенок, который «оцарапал Паровоз». Правильно сделал Паровоз, что «отдавил котенку хвост». Но все взрослые были на стороне Котенка, и я молчал о своей любви к Паровозу.
К телевизору нас с сестрой Катей пускали не часто, с разбором, обычно только на «Спокойной ночи, малыши!», но и этого нам хватало за глаза, чтобы потом, на следующий день, обсуждать поход за радугой Валяя-Гуляя, приключения зайца Тёпы, злобного дядю Хрюка, мучившего своих племянников-поросят… Этого дядю Хрюка я с ревом пытался застрелить из пластмассового автомата, я до дрожи, до слез ненавидел его. Папа-мама смеялись надо мной, удивляясь, как я могу всерьез воспринимать все эти сказочки… Они-то сами были почему-то не против дяди Хрюка — «он исправится, Саша, вот увидишь!» А я считал, что его надо убить, а не перевоспитывать, вот и все.
Еще был мультяшный сериал про Шустрика и Мямлика, причем тут же мама с папой прозвали Катю Шустриком, а меня — Мямликом. Я обижался, хотя, говоря по правде, именно сестра была бойкой и языкатой, а я — «Кисляй Кисляич», по меткому выражению бабушки. И уж совсем я скисал, когда меня называли, как зайца Тёпу, да еще с прибавкой: Тёпа-недотепа.
Если фильм шел вечером, нас с сестренкой Катей загоняли в кроватки, и мы, привстав на локотках в своей детской каморке, напряженно вслушивались в голоса, доносящиеся из телевизора, и пытались представить себе, что там показывают. Помню новые для меня слова: «студент», «всесоюзная здравница», «гуманный суд», песню по медведей. А еще был фильм, где пели песню, слова которой очень понравились нам с Катей: «А нам все равно, а нам все равно!», и мы распевали их к месту и не к месту. Взрослые сердились, но мы с Катей понимали, что они ничего нам сделать не могут, ведь песня «А нам все равно» передавалась по телевизору, значит, она правильная и наказывать за нее нельзя.