Через год-другой-третий даже деревенские пацаны из Заболотья перестали наведываться на Курлы-Мурлы и другие задние улицы, они больше не вызывали нас на драку. Заболотские, видимо, в душе сделались с нами солидарными, сочувствовали нам, словно своим, родным.
Но и помощи в противостоянии микрорайоновским деревенские нам не предлагали — я, во всяком случае, о таких переговорах ничего не помню.
С той поры, как поднялись над Егорьевском микрорайоновские высотки, пацаны из этих враждующих половинок города — старой и новой, всё били и били друг друга — поодиночке и стенка на стенку, с применением велосипедных цепей и арматуры, кастетов и нун-чак, ножей. Палили из самодельных поджиг.
Сколько юных душ, загубленных в этой вражде — не бессмысленной, а ставшей для многих смыслом и итогом жизни! — снесли за долгие годы на Егорьевское кладбище…
А еще примерно тогда же, может, чуть раньше, в первом из двух тогдашних микрорайонов построили новую школу, кажется — номер двенадцать. И должна она была стать самой-самой передовой во всем городе, не говоря уж о районе. С двумя белыми корпусами, с галереей между ними. Это слово — «корпуса» — в Егорьевске произносили многозначительно: мол, не просто какие-то там здания, а корпуса-а! Стекло, бетон, блеск, красота. «В стиле модерн», — говорили взрослые с умным видом.
Директором образцово-показательной двенадцатой школы стал дядя Леша Первухин, фронтовой друг моего двоюродного или даже троюродного дяди Васи. К ним, к дяде Васе с тетей Ниной и ее сестрой, безмужней тетей Ларисой, мы иногда ходили в гости, а заодно — и помыться (был у них в обширной избе газ, титан с горячей водой и ванна с унитазом в придачу, а еще — целых две собаки: одна на переднем, а другая — на заднем дворе). Дядя Леша Первухин взял дядю Васю к себе в завучи, а потом перешел в совсем уж большие начальники — в гороно[10], это казенное слово постоянно звучало в разговорах взрослых.
Дядя Вася «по наследству» временно исполнял обязанности директора самой лучшей в то время егорьевской школы, хотя и был беспартийным. Когда от нас с бабушкой уехали мама, папа и Катя, дядя Вася и дядя Леша стали чуть ли не каждый день приходить к бабушке, они сидели в саду и пили водку — всегда одну бутылку на двоих, не больше. Бабушка разрешала им закусывать яблоками, огурцами и зеленью, за что дядя Вася и дядя Леша долго и нудно благодарили ее у ворот, на прощанье.
Мне было очень интересно послушать их разговоры о войне, но бабушка не пускала меня, говорила: «У них свои тары-бары, они пьяные».