Вовсе даже не были они пьяные — ну, по сравнению с соседскими дядей Мишей и дядей Витей, а также с дядей Риголетой, что жил за Домом пионеров. Да-да, прозвище у этого юркого, изломанного и длиннорукого мужичка было именно такое — Риголета. Я спросил как-то тетю Марину Князеву: «Теть Марин, а почему вы все его зовете Риголетой?» — «Потому что он горбатый, а все горбатые — риголеты».
Ни разу не видел я дядю Васю таким качающимся и падающим, как дядю Риголету, дядю Мишу Князева или дядю Витю, но с работы почему-то выгнали не их, а дядю Васю. Сначала плачущая тетя Нина, забегавшая к своей крестной (а крестной ее была тетя Лида), «жалилась», что дядю Васю перевели в завучи, потом — в простые учителя математики, потом — и вовсе заставили уйти. «Почему, бабушка? — допытывался я. — Вон, дядю Витю из хозчасти не выгоняют из-за водки, а дядю Васю уволили. И дядю Риголету с фабрики обувной не выгоняют». «Потому что им можно пить водку, а дяде Васе — нельзя, — объясняла бабушка. — Он в школе работает, да еще и начальником, хоть и беспартейный».
Они сидели потом у бабушки в избе, дядя Вася и дядя Леша, пили водку и закусывали принесенными с собой помидорами (уже похолодало, в саду не больно посидишь, замерзнешь на лавочке). На этот раз — много пили, долго. Я ползал в их ногах, дудел паровозом, садился на колени то к одному, то к другому.
— Зачем ты со мной так, Алексей? — рыдал дядя Вася, голова его моталась в пьяных слезах из стороны в сторону. — То в завучи, ну — ладно, хрен с ним, потом в учителя, а теперь уволил. Мы же с тобой войну прошли…
— А што я могу, што? Скажи! — кипятился дядя Леша. — На тебя в горком каждый раз пишут, што я могу? А? Мне приказали, ты же фронтовик, понимать должен, приказ есть приказ!
Потом уволили из больших начальников и дядю Лешу, и они снова пили водку у бабушки. Оба плакали. Я так любил в тот момент и дядю Васю, и дядю Лешу…
Как-то дядя Вася пришел к бабушке почти что трезвый («пивка только выпил, Оля, в «Ветерке»), принес почему-то майонез в стеклянной баночке… Сказал, что все-таки устроился на работу в ПТУ, а дядю Лешу Первухина опять взяли в большие начальники — куда-то в исполком, потому что он «партейный». Бабушка радовалась за дядю Васю, хвалила его.
А потом сказала, помявшись:
— Ты бы, Вась, когда трезвый будешь, взял бы моего Саньку с собой на мотоцикле за грибами, а? В коляску бы посадил…
Даже мне было заметно, что дядя Вася обижается на бабушкины слова: «Когда трезвый будешь». Он еще не поставил на себе крест, не докатился, как говорили про горьких и безнадежных пьяниц. Он еще чаял выкарабкаться…