Хайн Зоммерванд снял фуражку и пригладил волосы, мокрые от пота. Сунул под мышку папку с грибами, повернулся и зашагал обратно к берегу, да так тяжело, словно все невзгоды мира легли на его плечи. Выйдя на берег, он растянулся на песке среди дюн, слушал шорох волн, глядел на звезды и ни в чем не видел никакой радости.
В заключении, в лагере, все было по-другому! Когда он мог вот так смотреть в ночное небо, в нем просыпалась воля, и тоска не оборачивалась меланхолией, она становилась приказом, призывом вновь вырваться за колючую проволоку и вновь завоевать весь мир.
Отупевший, опустошенный, сидел он теперь тут, теснимый тысячами желаний, и все же не видевший перед собой цели. Куда идти, если путь отрезан?
Презрение и ненависть, с которыми ему пришлось столкнуться в лагере, казались ему сущим пустяком в сравнении с тем недоверием, что тяжким грузом легло ему на плечи. Сейчас он был куда мрачнее и озлобленнее, чем в лагере. Он сам себе казался усталым и ни на что уже не годным. Он был несчастен.
И так велико было его несчастье, что он лишь вскользь подумал, как крепко оно связано с несчастьем других, например, тех четырех человек, на которых он ссылался и которые — мертвые или томящиеся в неволе — своим молчанием подводят его. С какой завистью он думал о тех, что были еще на свободе, в своих убежищах и укрытиях, преследуемые полицией, подстерегаемые предателями; они продолжают свою неравную борьбу.
Они не всегда действовали правильно, многое, Хайн имел смелость думать, он сделал бы лучше. Этот Георг, например, явно недостаточно хитер. Но что тут поделаешь? Они действуют, а он должен молчать. При этом он был слишком угнетен, чтобы что-то делать. Другие люди проживают мою жизнь, со злостью подумал он. Он раздавил пальцами один гриб, запах был острый и пряный. Хайн вдруг ощутил голод. И стал есть лисички, одну за другой. На зубах то и дело скрипела земля, которую он энергично сплевывал. Грибы пришлись ему по вкусу.
Когда он поднялся, чтобы идти домой, на аэродроме вспыхнули огни. Он увидел часовых, ходивших взад и вперед вдоль ограды. При виде их он почувствовал, как похолодало, и чтобы согреться, большими шагами пошел прочь.
Подготовка к осенним маневрам потребовала напряжения всех сил.
Желание вновь увидеть Марианну, так яростно вспыхнувшее в Бертраме, не осуществилось. И виноват в этом был он сам. Йост как-то пригласил лейтенанта в гости, но тот отклонил приглашение под каким-то малоубедительным предлогом, что только ухудшило положение вещей. Ведь подобное приглашение сродни приказу. И в самом деле, Йост был неприятно удивлен извинениями Бертрама, и Бертрам тут же осознал всю глупость своего поступка.