Умереть в тишине и забвении, чтобы послужить пищей для акул в Красном море, и остаться в виде вопросительного знака в воспоминаниях Давида, кто на протяжении последующих лет пятидесяти каждую ночь будет спрашивать небеса, куда ее спрятали.
О, Господи! И где же ты, Двадцатый Век? И где же все это, что ей преподавали в школе и в Университете, где все это, что называлось достижениями человеческой цивилизации за последние десять тысяч лет?
И что, нужно было обучаться в Сорбонне, чтобы потом превратиться в рабыню, научиться разговаривать на пяти языках, чтобы потом тебя начали откармливать как животное пред бойней?
Что, никто не скажет ни слова в защиту миллионов человеческих существ, живущих хуже диких тварей?
Облокотилась о земляную стену, прижалась головой и устало закрыла глаза.
Не могла жаловаться. Не было морального права жаловаться! Все, что с ней произошло, случилось с тысячами африканцев до нее и она, Надия, никогда не побеспокоилась высказаться в их защиту.
Знала, ведь, что рабство продолжает существовать на Континенте. Читала информационные бюллетени, видела цифры, просматривала разные данные, но никогда до конца так и не захотела узнать, что на самом деле происходило, что скрывалось за всеми этими цифрами, напечатанными словами. Для нее проблемы Африки всегда ассоциировались с проблемами «Новой Африки», но никак не с тем, что традиционно тащилось из века в век.
Теперь–то она понимала, что знала больше о синдикализме негров, чем о древних приемах работорговли, о реакции аборигенов на ультрасовременные города, чем о каннибализме в Камеруне, хорошо разбиралась в движении «негритуд», знала об их изобразительном искусстве, музыке и литературе, но ничего не знала о «людях–леопардах», о богине Элегба или власти местных колдунов.
Может быть, неосознанно она отвергала существование той «другой Африки», которая не вызывала ничего, кроме ощущения стыда, как стыдятся дети своих необразованных родителей.
Теперь же, хотела она этого или нет, но приходилось признать, что все это продолжает существовать. И Надия – выпускница Университета, продолжала оставаться ашанти – дите сельвы и там–тама, львиной шкуры и караванов работорговцев, богини Элегбы и каннибалов Камеруна.
Она родилась в Африке, и двадцатый век не очень–то хотел принять ее. Она родилась негритянкой и останется таковой до конца дней своих.
Закончив завтракать, он развернул карту на капоте джипа и подождал пока все соберутся вокруг, внимательно прислушиваясь к каждому его слову.
– Ховард и Марио двинутся на север, найдут наших, что стерегут колодец Сиди–эль–Нумиа. Варгас и Писака идут на юг, а Александер, Миранда и я займемся центром.