Глаза у шкипера прыгнули под надбровья. Как у хмельного, которого ушат воды заставил протрезветь. Артамонов задвигался в кресле. Хотел подняться. Но остался сидеть. Только теперь в позе не было свободы. Какая свобода под наведенным дулом?
- У вас руки дрожат, Казарский! - проговорил наконец. - Опустите пистолет!
Зубы у лейтенанта, в самом деле, были стиснуты. Скулы обозначились плитами. А руки дрожали.
- Ваше превосходительство! Вы не позволите флоту смеяться над собой. Я не позволю над собой. Оба пистолета заряжены. Или пишите распоряжение под мою диктовку, или я буду стрелять. Одним выстрелом уложу вас. Другим себя.
Бледность проступила и в лице шкипера. Рука сумасшедшего лей-тенанта дрожала мелко, но приметно. Палец сведен напряжением. Этот палец может нажать на курок и непроизвольно.
Шкипер не любил игр в пятнашки со случаем. На столе, с его края, лежала бумага, гусиное перо, чернила. Под диктовку он написал распоря-жение: выдать командиру «Соперника» краски по требованию; брандскугелей по требованию; ядер по требованию. Уксуса по требованию.
Только когда услышал про уксус, поднял глаза.
- Уксуса-а?…
Уксус требовался только кораблям, собиравшимся вступать в бой с неприятелем. А уксус в больших количествах тем, кто настраивался на бой жаркий.
- Уксуса, - подтвердил лейтенант.
- По требованию? - съязвил шкипер.
- По требованию, - подтвердил лейтенант.
- А если требование будет, как на «Пармен»?
- По требованию!
- На «Пармене» сорок четыре ствола, на «Сопернике» один ствол.
- Уксуса - по требованию!
Артамонов презрительно пожал плечами. Написал: «По требованию».
Скрепя сердце, под диктовку, шкипер заполнил и второй лист:
«Приношу извинение господину Казарскому за гнусное отношение к команде брига «Соперник».
Все еще с пистолетом в руке лейтенант открыл дверь. На пороге хмурый Артамонов оглянулся. В руке лейтенанта дрожи не было. Рука спокойно лежала на позорных листах. И было понятно, что молодые нервы Казарского крепче нервов матерого, но уже перевалившего за пик жизни Артамонова. Наглец? Актер? Скоморох? Глаза командира лохани смеялись. Это было обидно и недопустимо. Обида застряла комом и горле. С легкой прогибостью Артамонов упал на стол, тянясь к позорным листам.
- Руки прочь, - отрезвил его хозяин ветхого брига, вскинув пистолет. Сказал сквозь зубы. С тем особенным спокойствием, которое приходило к нему всегда, когда вся жизнь на кону, или пан или пропал, терять нечего. Это спокойствие на матросов действовало безотказно, заставляя подчиняться. Подействовало и на шкипера.