Был он в люстриновом сюртуке, со сбитой на затылок фуражкой, взмокший, весь еще в запале отгремевшего, но не до конца пережитого боя. Не видя Казарского, - голосом звучным, красивым, «налитым», кричал с борта:
- Орлы!… Молодцы, ребята!… Что я вам говорил? Разве мы четырех «султанов» взяли? Мы четыре щепки взяли… Такие ли призы, братцы, брать еще будем! - И перегнувшись через борт: - Тихонов! Тихонов! Ты что трясешь басурмана? Он что тебе, анкерок с водкой? Не тряси ты его, а то он, турка черный, со страху белее бинта на твоей голове будет!
Тихонов, матрос с перевязанной головой, Отвечал снизу:
- Никак нет, вашскородь, турка не пужливый. Вон каким волком зыркает. Он, вашскородь, ага [21] . Голый, а все равно видно, ага! Я ви-ижу! Говорю ему: «Туда вон подавайся! К командиру!» С резоном говорю…
- С каким резоном? С каким резоном, Тихонов! Что ж ты ему, офицеру, резон в лоб вколачиваешь, башибузук ты этакий! - орал Стройников, радуясь своей луженой глотке. Большой, плечистый, с лицом румяно-смуглым от загара и соленых ветров, он был в центре всего. Его облепили со всех сторон офицеры и матросы. Наблюдали с любопытством за командиром и дюжим Тихоновым. Турок, совсем молодой, голый по пояс, под взглядами соотечественников сердито-злобно и вместе с тем беспомощно ощеривался, бросал на матроса взгляды, которые можно было бы понять так: «Только тронь меня! Только посмей!» Сколько раз Казарский наблюдал у пленных эти беспомощные взгляды попранного самолюбия!
- Они, вашбродь, ножками не можут! Я их сейчас на руки и к вам!
И матрос уже пригнулся, чтобы взять тонкого в стане, с втянутым
животом, стройного агу на руки.
Вот когда от хохота заколебало палубу «Меркурия»!
- Только ты его нежненько, Тихонов! - посоветовал старший офицер.
- Ты, Тихонов, его, как княжну персидскую! У сердца голубь!
- В гарем, в гарем его, Тихонов! Вон глазины какие черные, красивые. И впрямь княжна!
Советы, команды, подсказки летели со всех сторон.
Юный турок догадался, какое унижение ему предстоит пережить. Лицо пошло красными, нервными, гневными и беспомощными пятнами.
- Оставь его, Тихонов! - поняв состояние турка, остановил матроса Стройников. - Веди к фельдшеру. Раненый он. Перевязать надо.
- И вовсе не раненый, вашбродь! Так, царапина…
- Раненый, я сказал! - оборвал Стройников. - К фельдшеру! Перевязать! И держать, пока я приду!
На плече у турка была побуревшая полоска давно запекшейся крови. Не царапина беспокоила Стройникова. Командир «Меркурия» угадал в молодом офицере ту нервическую натуру, которая на глазах у соплеменников будет молчать на допросе, хоть режь его на части, хоть в огонь бросай. Но, оставаясь один на один с собой, не выдерживает тревоги и подавленности, напряжения нервов, скачки беспокойных мыслей, отвечает на все вопросы. В каюте фельдшера с глазу на глаз с допрашивающим турок заговорит.