- Вешать снова!…
Говорили, лейтенант Артамонов очень любил своего дядю. Даже раз плакал в кают-компании «Пармена», представляя дядю, закованного в кандалы.
Флот политикой не занимался.
Флот воевал.
Но политика сама доставала моряков. На палубах появились разжалованные в матросы бывшие лейтенанты и капитан-лейтенанты.
- Господин Казарский, я в последней крайности…
- Позвольте, однако, узнать…
- Сейчас узнаете. Прошу вас только об одном: все должно остаться между нами.
Неохотно:
- Извольте…
Лейтенант быстро поднялся, метнулся к двери, крепко закрыл ее. Вернулся в кресло. Зашептал с усилием:
- Я все знаю про бумагу, которую вы вырвали у отца под наведенным на него дулом. Нет, нет, я даже рад, что вы все сделали так, как сделали! Я уважаю вас за этот поступок.
Он замолчал и стал тереть лбом о палец полусжатой в кулак правой руки. Молчал так долго и был таким отрешенным, что Казарскому показалось, что он забыт гостем.
Гость встрепенулся.
- Я могу показаться вам сумасшедшим, простите!… Так вот, у отца недостача. Отец продал дом в Севастополе. Перезаложил все векселя. Я знаю, его не посадят. Такие, как он, не сидят. Его беспокоите только вы и та бумага. - Он захрипел. - Меня она тоже беспокоит. Я хочу знать, что вы собираетесь предпринять?
Казарский подумал с минуту.
- Зачем вам? - спросил он.
- Если по флоту вдруг пойдут разговоры - а они пойдут, я знаю - от меня отвернутся все. Отречется даже мой командир господин Скаловский, которого я тоже уважаю как человека чести и долга. Мне не останется ничего, как подать в отставку… Уйти с флота, когда флот воюет… - Кадык его заплясал, прыгая над воротничком.
- Я слушаю… - повторил Казарский и опустил глаза, разглядывая свои колени.
- Я вас ни о чем не прошу, - хрипло продолжал Артамонов- младший. - Только, Бога ради, откройте мне свои намерения.
Судьба человека непредсказуема. Так недавно все в жизни Казарского могло поломаться всего от того, что главному шкиперу было жаль какой-то краски на борт старого транспорта. А теперь он сам стал хозяином судьбы лейтенанта с «Пармена». Дай он ход той бумаге… Старый Артамонов уцелеет. Тот, как генерал Голенищев-Кутузов, прикажет себе:
- Начинай сначала.
На любых дрожжах в рост пойдет.
А сын его, ни к чему не причастный, сломается. Тонок. Нервен… Такие свой суд в себе носят.
Казарский посидел, молча, раздумывая… Поднялся… Подошел к шкафу с секретом. Нажал на кнопку с боку. Крышка бюро собралась в гармошку, утонула в пазу. Вынул синюю бумагу, рифленую рисунком. Сгущались сумерки. Казарский подошел к столу, зажег две свечи в подсвечнике. Показал лейтенанту: