В последний февральский вечер прислал к Казарскому своего вестового Стройников. Настоятельно звал к Татьяне Герасимовне Воздвиженской. Казарский прочитал записку. Такого еще не было, чтобы в дом Воздвиженской приглашала его не Воздвиженская, а Стройников.
Дел на корабле было невпроворот. Но вдруг все отодвинулось. Все стало не таким важным, не таким срочным, каким представлялось до прихода вестового. Казарский отослал вестового, сказал, что сам будет на «Рафаиле».
Командирская каюта фрегата вдвое больше командирской каюты брига. Каждая ступенька трапа возвещала о корабле другого класса. Стройников был без сюртука, в тонкой батистовой рубашке с незастегнутым воротом. Казарского поразила перемена в товарище. В каждом движении, во всем облике нервная решимость. На что решился Семен Михайлович? Лицо у Стройникова и в феврале загорелое, каменно-крепкое. Шея крутая, молодая. В распахе ворота курчавится густота. Несмотря на зимнюю стылость каюты, весь он жарко пахнет морем, ветрами, невыветриваемым корабельным духом. Приметил Казарский и совсем новый блеск в глазах.
Опоздал он, Казарский…
Проворонил Воздвиженскую…
С чего он взял, что траур у молодых вдов бессрочен?
Да, сестры, Параша и Катенька, все еще не пристроены. И брат не на своем коште. Да зачем же было ждать всех? По месяцу, по два в дом Воздвиженской не заглядывать? Вон как красив, как полон молодой силы Стройников. Пошел в лобовую атаку и…
Казарский выпрямился и очень примой, закаменевший, прошел к иллюминатору. Только повернув лицо к морю, позволил себе расслабление. Губы его дрожали. В сердце битой, поджавшей хвост собакой скулила тоска.
Воздвиженская оказалась дома не одна. Из Губернаторского [26] Николаева в заштатный Севастополь к ней приехала погостить мать. В гостиной сидели еще два офицера, незнакомые Казарскому. Майор артиллерии и, сразу остановивший на себе внимание, рослый, с закрученными, как у Николая I, пышными усами капитан-лейтенант с флигель-адъютантскими вензелями на эполетах - буквой «Н» («Николай»).
Это еще кто? Казарский ревниво взглянул на залетного красавца.
Было ясно, что они с Семеном Михайловичем припоздали. Но Татьяна Герасимовна - что за прелесть! - не умела сердиться по пустякам. Увидев их, радостно воскликнула: «Ах, как хорошо-то!» В последний год эти слова: «Ах, как хорошо-то!» - стали ее любимым присловьем. Быстро и легко поднялась с дивана, пошла навстречу со своей сияющей улыбкой счастливой женщины. Протянула Казарскому узкую прекрасную руку, и он после запахов верфи: смолы, пеньки, стесываемого дуба, каленого железа, - ощутив запах ее духов, едва уловимое тепло, излучаемое ею, - почувствовал едва не дурноту в себе.