И я думала о нем, я наивно надеялась, что мне это поможет. Надеялась, даже тогда, когда меня снова поднимали по ступеням и когда сняли повязку с глаз. Я поняла, что мы уже на другом судне и все еще продолжала медленно дышать, справляться со страхом и паникой.
— Пошли, — мужчина в черном кивнул в сторону коридора и грубо взял под руку, — тебя ждут.
Когда я увидела того, кто купил меня, я вдруг поняла, что меня еще не ломали. Что ломать меня будут именно здесь и именно этот человек с густой бородой и колючими, страшными черными глазами так похожими на глаза Ахмеда.
— Здравствуй, Дарина, — сказал он низким голосом, — знаешь, зачем ты здесь?
— Я знаю, что будет с вами, когда меня найдут.
Он усмехнулся уголком рта.
— Мы тоже знаем, поверь. Но мы подготовились.
Его глаза лихорадочно блеснули, когда он опустил взгляд к моей груди и облизал мясистые губы.
— Мы снимем тебя в нашем блокбастере с рейтингом двадцать один плюс, птичка. Основанном на реальных событиях. А ты для нас сыграешь самую лучшую роль в своей жизни — СЕБЯ.
Бакит смотрел, как тело женщины извивается от ударов хлыста, и от каждого ее стона закатывал глаза. Да-а-а-а. Вот оно. Та самая музыка, которая поднимает из мертвых — ее стоны.
И эти полосы на спине. Тонкие, аккуратные, как царапинки. До мелких капелек крови, а боль адская. Изнутри рвет. Он любил, когда у него получались узоры, а это случалось ТАК редко… и с каждым годом все реже и реже. Как можно рисовать на грязных холстах? Вдохновение испарялось, таяло от их фальшивых улыбок, лести, покорности, жалкой раболепной преданности. Игры. Одни игры. "Да, Господин, да Хозяин". Ему надоело играть. С детства хотел по-настоящему. Они с Ахмедом часто снимали живые развлечения… Только отец, когда узнал, выгнал младшего сына, думал, это он десять девушек на смерть в охотничьем доме замучил. Но Ахмед любил именно игру, за ним любовницы сами бегали пачками, а у Бакита никого. Только шлюхи, и те до ужаса боялись. Приходилось самых дешевых брать, неразборчивых. Не все они потом обратно возвращались.
Многих потом закапывали за городом в пластиковых пакетах. Совесть его не мучила никогда. Шлюхи — вообще не люди. Так, отбросы гнилые. Да, все они смеялись у него за спиной, потому что он не мог сделать с ними то, что должен делать настоящий мужчина. Он видел, как под масками боли они хохочут над ним… Не-е-ет, не боятся, а издеваются, потому что он не может раздвинуть их ляжки и засадить им. Хочет… зверски хочет и не может. Тогда он их убивал. Чтоб стих смех у него в голове, и он стихал потом на долгие месяцы, пока Бакиту хватало собственной руки, натирающей вялый член до оргазма под очередной ролик Ахмеда, снятый специально для него. Наказал его Аллах наперед, в детстве еще, когда придавило под сводами рухнувшей конюшни, ноги парализовало на несколько лет… Камран тогда говорил, что это Ахмед доски подпилил, знал, что Бакит с утра на вороном кататься поедет, но он не верил. Со зла Камран ляпнул, может, сам и подпилил. Впрочем, какая теперь разница, кто. Раз наказание уже хлебнул сполна, то что теперь его остановит?