Язвительным, холодным и надменным он был для большинства из окружения. Лишь те, с кем поневоле приходилось делить и стрелы, и руду, текущую в жилах, там, на приграничье, в другой жизни, в другом мире, там знали его иным. И то немногие.
Здесь, в столице, он выбрал для себя роль этакой каменной глыбы, с которой мастерски справлялся. Благо высшее общество не видело в этом ничего странного. Прикрывшись веерами и нюхательными табакерками, оно шептало, дескать, породу не раздавишь и Иласу есть в кого быть таким. Алияс-Гронт как-никак слыл тем еще презрительно-горделивым мерзавцем. Впрочем, несмотря на данную репутацию среди фьерр и фьеррин, блондин считался «обворожительным сукиным сыном» и имел немалый успех у дамского полу, чем иногда беззастенчиво пользовался.
Мужчина уже давно подметил, что чем неприступнее с виду крепость, тем старательнее ее пытаются осадить настойчивые фьеррины. И дело здесь даже не в красоте и титуле, хотя они выступают приятным довеском: азарт охоты присущ не только мужчинам. Но Илас относил себя к категории тех холостяков, которые семь раз меряют, но так и не женятся…
Сейчас он смотрел на заспанную, растрепанную девушку, крутившую в пальцах кулон и морщившуюся. Словно это самое украшение было из куска негашеной извести, которая при прикосновении медленно, но верно разъедает кожу.
Вразумительного ответа на вопрос: «На кой мракобес он вмешался в столь милый диалог сестренки и ямщика?» – блондин для себя не находил, как и на: «Зачем ее спас и продолжаешь помогать?» Признаться, что побудило его сделать все, случившееся накануне, воспитание и обычное человеческое чувство, именуемое альтруизмом, Иласу даже самому себе не хотелось. Считал, что стремление помогать кому бы то ни было он в себе изжил. И сейчас с раздражением констатировал, что нет, не до конца. Живое доказательство тому сидело перед ним. От этого мужчина злился еще больше.
– Можно воды? Пить очень хочется.
Васса не играла. Это было излишне. Чувствовала она себя так, словно вчера соревновалась со сказочным дедом Похмелем. И выиграла. Голова, словно фигляр, балансировала на шее, грозясь от неловкого движения упасть и разбиться вдребезги. Осознание того, что же все-таки произошло, приходило грозовыми разрядами, ослепляя своей масштабностью. А еще в дополнение недовольный прищуренный взгляд «братика».
Илас, не говоря ни слова, взял кружку и перевернул ее вверх дном, вытряхивая мусор (Васса искренне надеялась, что это труха и сенная пыль, а не мышиный помет). Посчитав, что теперь посудина абсолютно чистая, мужчина зачерпнул из надтреснутого чугунка. Поставил томиться в печной загнетке, куда жар угольев хоть и доходил, но вскипеть воде не давал.