– У меня много друзей, – просто ответил Клэнси, забарабанив пальцами по столу. – Отец от меня отрекся. Побоялся за свою карьеру. Я ведь многое мог рассказать. Например, что никакой реабилитационной программы не существует. По крайней мере, для таких, как ты и я.
– Как я и ты, – эхом отозвалась я.
Клэнси провел рукой по волосам.
– Первое, что тебе следует уяснить, Руби, – мы не похожи на остальных. Я, ты… все оранжевые другие. Особенные. Нет-нет, подожди, я понимаю твое возмущение, но все-таки послушай, ладно? Потому что вторая важная вещь заключается в том, что все, включая моего отца, лагерных инспекторов, СПП, ученых и агентов Детской лиги, тебе врали. Наша исключительность заключается вовсе не в том, на что мы способны, а в том – во что нас можно превратить.
– Туманное заявление, – сказала я.
Он встал и обошел стол, сев рядом со мной.
– Может, будет лучше, если я расскажу свою историю? – Наши взгляды встретились. – Пообещай, что это останется между нами.
Хранить в секрете. Это я умела.
– Вот и хорошо, – сказал он, – дай руку. Я собираюсь тебе показать.
Проникновение в чужие мысли всегда было связано для меня с тошнотворной слабостью. Чаще всего я оказывалась посреди болота спутанных воспоминаний и неосознанных чувств. Пробираться через него приходилось без карты, фонарика и надежды на скорый исход.
Но с разумом Клэнси все обстояло по-другому. Его воспоминания были яркими и четкими, расцвеченными необычными образами. Он словно взял меня за руку и повел по коридору, окна которого вели в его прошлое. Мы останавливались лишь для того, чтобы заглянуть внутрь.
Внезапно я оказалась в офисе. Чрезвычайно простой, уставленный серебристо-серыми шкафами, он мог бы принадлежать кому угодно. Белая краска на стенах высохла не до конца и в некоторых местах все еще пузырилась. Однако прибор в форме полумесяца, расположенный в дальнем углу, и мужчину, сидящего за столом, я узнала сразу. Тучный, с залысинами на висках, он был сотрудником лазарета. Губы мужчины беззвучно двигались, но я не могла оторвать глаз от стопки листов, лежащих на столе. Мой взгляд остановился на руке, которой врач придерживал сложенный лист бумаги. Сверху, на блокноте, лежал ретранслятор белого шума. Внезапно появился звук, и я с удивлением услышала слова, поверить в которые было практически невозможно.
«Господа, официально разрешаю вам проводить необходимые тесты и эксперименты над моим сыном, Клэнси Джеймсом Бимонтом Греем, при условии, что процедуры не оставят на нем видимых шрамов».
Огни офиса разгорались все ярче и ярче до тех пор, пока не поглотили воспоминание целиком. Когда лампы погасли, я оказалась в другом помещении. Эта комната лазарета была отделана голубой плиткой, рядом пикали мониторы. «Нет!» – мысленно крикнула я. Попыталась освободиться, но липучки надежно держали мои руки и ноги прикованными к металлическому столу. Теперь я поняла, что это за место.