— Я могу идти?
— Иди и завтра набирай съемочную группу. Тимохин повернулся и вышел.
Китаин смотрел ему в спину и думал о том, что не все, видимо, можно купить за деньги. Вот ушел Слава. Ушел от больших денег ради того, чтобы снимать свое кино. Нервничать, мучиться, но делать любимую работу. Значит, не все еще погибло в этой прогнившей стране, если есть в ней такие, как Слава Тимохин.
Он прошел в соседнюю комнату, разделся, накинул махровый халат, включил систему, и на телеэкране возникла комната, два голых мужика в окружении хохочущих девиц.
Китаин усмехнулся криво и недобро и выключил съемочную камеру в предбаннике. Не хотел он попадать в кадр. Посидит с этой мразью минут десять и уйдет. Вот тогда и начнется «жизнь моя — кинематограф, черно-белое кино»…
Агент угрозыска Медведев, он же Стас Пономарев
Ему повезло вчера, по дешевке купил мечту своей бурной молодости — золотые часы «Омега». Нет, не новомодные с наворотами, а старые, пятидесятых годов, в меру крупные, с перламутровым циферблатом, тоненькой секундной стрелкой, весело бежавшей по кругу.
Продал их его сосед, спившийся отставной подполковник, проживающий наследство недавно умершего папеньки-генерала.
Часы были новые, с родным потрясающим ремешком. По утреннему времени опохмела Стас прикупил их всего за триста долларов. Уж больно трясло подполковника после вчерашнего. Стас пожалел его. Налил стакан водки, и сосед, выпив, ушел, довольный сделкой.
Вот и сейчас, играя на аккордеоне, Стас думал о часах. Вот же такое случилось, ему скоро шестьдесят, а он вроде бы только жить начал. Нравилось ему новое время. Не припрется утром участковый и не потребует у него справку с места работы. Не прихватит опер за фарцовку.
Воля.
Стас неплохо пристроился в новых условиях. Антиквариат давал приличный приварок. И в ресторане он зарабатывал неплохо.
Оделся, квартиру обставил, купил смешную машину «Ока». Конечно, это не «ягуар», но возит и в глаза не бросается.
Стас в ресторане этом не только играл, но и пел. Голос у него был не сильный, но приятный.
— Камерный голос, — как говорил Никольский, — тебе хорошо в камере петь.
В кабаке песни Стаса пользовались сногсшибательным успехом. Он пел довоенные и послевоенные шлягеры, Визбора и Окуджаву. Но никогда не опускался до уголовных песен, всей этой пошлой стилизации под блатнягу.
Успех у него был оглушительный, и хозяин ресторана Гриша Матвеев держался за него обеими руками.
Стас закончил петь «Наш уголок…», поклонился, поставил аккордеон на стул и взглянул на часы.
Ого! Первый час уже.
— Перерыв, друзья. Музыкантам надо покурить. Стас опытным, командирским оком оглядел столики.