И внезапно — внезапно для себя самого — я откровенно, без прикрас, рассказал ребятам обо всем, что со мною нынче случилось. Передал им разговор с Сартаковым. И сообщил подробности последней нашей встречи с Рашпилем на воровской малине. Мне трудно было говорить. Но я устал и отчаялся, и гордыня моя на морозе ослабла. Да и какой был смысл теперь кривляться и что-то утаивать?
Ребята слушали меня молча, изумленно. Затем Иван сказал, крякнув и поджимая губы:
— Вот, значит, как! Ай-яй. Что ж, перекурим это дело — обдумаем… Ты — погоди!
Он отошел за папиросами. Я повернулся к Гоге — пристально глянул ему в глаза. Мне казалось, что Гога будет насмехаться, иронизировать надо мною. И ждал этого — с каким-то даже вызовом. Но нет; вид у него был не насмешливый, а скорее, грустный.
— Сколько же у тебя наличных? — спросил он тихо.
— Мало, брат, — пробормотал я, — пара копеек всего. Эх, да что…
— Ну так держи! — Он торопливыми пальцами расстегнул тужурку. — Я кое-чего подшиб, подработал. Не знаю, то ли наконец фарту набрался, то ли рука начала привыкать, но нынешний вечер был удачным. Мы с Ноздрей, часа два назад, приличного фраера накололи. Жирный достался сазан, наваристый… Грошей, правда, оказалось негусто, но зато среди багажа попался чемоданчик — небольшой такой, плоскинький уголок, — с чем, как ты думаешь? С серебром! Всякие там ложечки, вилочки, то да се…
Сообщая все это обычной, бойкой своей скороговорочкой, Гога одновременно рылся в карманах пиджака, вытаскивал мятые бумажки, разглаживал их в ладонях.
— Вот, держи! — Он сунул деньги мне в руку. — Долг платежом красен… Тут три сотни. Мало, конечно, смех, но — на первый случай.
— А кстати, — спросил я, пряча бумажки, — где сейчас Ноздря?
— Отвалил, — сказал Гога, — поволокся к фарцовщикам — искать покупателя.
— Послушай-ка… — Я запнулся на миг. — Ты Ноздре не говори. Не стоит… ладно?
— О чем это ты? — спросил Гога. И потом: — Ах вот что… вообще-то, ты прав, пожалуй. Трепаться — зачем? — И он мигнул, понимающе.
Вернулся Иван. Вскрыл пачку «Беломорканала». Щелкнул ногтем по донышку, выскочили три папироски. Одну он сейчас же ухватил зубом, зажал в углу рта. Две других предложил нам. Мы задымили. И погодя Иван сказал, задумчиво покусывая папиросный мундштук:
— Н-да. Положение твое действительно тухлое. Но что-то делать надо, так оставлять нельзя. Пропадешь. Скажи-ка… — Он опустил на плечо мне тяжелую свою лапу. — Только честно, браток: хочешь со мной — в экспедицию?
— Хочу, — ответил я радостно. — Мне теперь все равно куда, лишь бы была работа.