Он возник здесь бесшумно — Михаил не слышал его шагов, и это было непостижимо и страшно. Казалось, он все это время таился где-то рядом, вблизи костра.
«Конец, — решил Михаил, — подловили все-таки. Под-пасли. Они на пару работают — это ясно. Что же делать, о черт, что же теперь делать?»
Было недолгое молчание. Затем старик сказал, сбрасывая с плеч вещевой увесистый мешок:
— Чтой-то вы, ребята, приуныли? И костер у вас тухлый, ай-ай! Один дым…
Неторопливо, усталым движением расстегнул он полушубок. Опустился на корточки. Разворошил забитую снегом бороду.
— Костер — это верно, — отозвался Скрипицын, — плоховат… Заболтались мы тут! — Он натянул рукавицы, грузно двинулся в темноту. — Пойти, что ли, хворосту подсобрать…
— Ты сумку-то скинь, — посоветовал старик. — Оставь здесь — сподручнее будет.
— Что-о? — Скрипицын остановился, и сейчас же лицо его затвердело, оскалилось. — Сумку?
Он стоял вполоборота (была видна опущенная бровь, желвачок на щеке, угол твердого рта), и, глянув на него, Михаил подумал с облегчением: «Нет, эти двое незнакомы! Он сам чего-то боится… Только вот — чего?»
Скрипицын спросил негромко и сумрачно:
— При чем здесь сумка? Ну?
— Да Бог с тобой. — Старик усмехнулся, пожимая плечами. — Иди, коли хошь, с ней — дело твое. — Развязал котомку, извлек из нее котелок, привстал, зачерпнул снежку.
— Иди давай, топай, — ташши дрова! Кипятком хоть побалуемся.
Потом они пили чай. Потом укладывались угрюмо — ладили поздний свой ночлег, разгребали мусор, стлали пухлую хвою.
Костер полыхал теперь высоко и ровно — без дыма. Ветер ослаб, и над сонными путниками, над остриями черных елей обнажилось небо; оно полно было блеска и холода.
— Стужей пахнет, — сказал Скрипицын. — К утру градусов на сорок завернет — не менее того… Н-ну ладно. — Он завозился, уминая подстилку. Улегся. Протянул подошвы к огню. Телогрейка его задралась, приоткрылась, и оттуда — из-под полы — выглянула кобура пистолета.
И, всматриваясь в рыжую эту кобуру, Михаил поежился зябко; опять пробудилась в нем давешняя тревога. Вдруг он заметил лицо старика.
Старик не спал, помаргивал, чадил цигаркой, тоже следил за Скрипицыным… Потом он выплюнул окурок и покосился на Михаила. И тотчас же оба они прижмурились, затаились, отворотясь.
Они долго так лежали — недвижно и немо.
В тишине, над пустынными северными снегами, посверкивала и медленно кружилась ночь, она кончалась уже, и луна поблекла и словно бы выцвела. И созвездия сдвинулись к западу. И, запрокинув лицо, щурясь в стылое небо, Михаил думал: «Надо спасаться, пока не поздно! Надо бежать! Этот тип с пистолетом, старик этот — чего они хотят? И кто за кем здесь охотится? Не поймешь…» Мысли путались и были мутны, но чувство тревоги не иссякало в нем, гнездилось прочно. И все сильней одолевало его отчаяние. Надо спасаться, но как? Здесь же ведь глушь, бездорожье. Куда я денусь, куда пойду? Все равно загину — в снегу, в проклятой этой пустыне».