И потом — подняв ко мне лицо, предложил:
— А ну-ка, прочти дальше сам. Хочу послушать, как это звучит.
Он облокотился о стол, подпер пальцем висок. И я начал читать, вернее — подхватил, продолжил:
Медведица над позднею Москвой,
возвышенного таинства полна.
Ах, сколько раз, казалась мне она
в горах Алдана — ложкой суповой!
Слетает на ладонь апрельский снег.
Снег, теплый снег.
Реклам холодный свет.
Шумит столица. Кружится столица.
Так просто в этом сонме заблудиться…
Внезапно в дверь постучали. Наташа! — решил я, осекшись на полуслове. Только она одна и могла явиться ко мне в столь поздний час. И невольно губы мои расползлись в улыбке, расплылись…
Дверь распахнулась резко. И на пороге возникли две фигуры в синих форменных милицейских шинелях.
Гремя сапогами, милиционеры вошли в комнату. Один остался возле дверей, другой — постарше, в чине капитана — приблизился к нам и, козырнув, потребовал документы.
«Ну вот и все, — дрогнул я. — Все кончено. — И поник тоскливо. — Добрались-таки, выследили… О, проклятая моя участь! Ну почему это должно было случиться именно сегодня?!»
Медленно, хмуро, достал я и подал милиционеру мятое свое, замусоленное удостоверение. У меня в ту пору был не настоящий паспорт, а временный (и к тому же просроченный), так называемый — «вид на жительство», в сущности, простая, сложенная вдвое картонка… Капитан повертел картонку в руках, осмотрел с вниманием и спрятал в карман шинели.
— Живете, стало быть, без московской прописки, — заключил он, — нелегально. Да и вообще документик — с изъяном.
Рослый, подтянутый, в портупее, в густых усах, он был внушителен; эдакий служитель долга, воплощение силы, идол режима! Потолковав со мной, он глянул на Казина… И сейчас же тот заторопился, привстал, нервно шаря в карманах.
— У меня с собой только членский билет Союза, — сказал он, — я, видите ли, писатель…
— Ладно. — Капитан небрежно щелкнул пальцами. — Давайте свой билет.
— Но в чем все-таки дело? — спросил фальцетом Казин. — Я что-то не пойму…
— А вам понимать и не обязательно, — отозвался капитан. Глаза его сузились, угол рта пополз вбок. — Главное, чтобы мы понимали. Вот так. А мы зря не приходим!
И при этих его словах Казин сразу потускнел, осунулся. Лицо его посерело, подернулось пылью; на нем как бы проступила печать времени, печать многих прожитых лет…
Старый пролетарский поэт, он испытал на своем веку немало! Он видел, как утверждалась эта власть, как крепла система и зрел и ширился террор. Явственно видел, какие масштабы обрело все это с течением времени. Видел, как воцарялся страх на земле, как исчезали люди, пустели дома… Поразительное дело, — под волну сталинского террора в первую очередь попали пролетарские писатели, именно те, кто славил революцию и воспевал новую жизнь! Многолюдное, мощное объединение «Кузница» — то самое, в котором Казин состоял когда-то вместе с моим отцом — в тридцатые годы подверглось жесточайшей чистке и было истреблено почти полностью. Уцелело два-три человека, не больше. Василия Казина судьба уберегла, помиловала, он спасся каким-то чудом — но, конечно, остался травмированным навсегда. И то, что произошло сейчас, у меня на дому, мгновенно и жутко напомнило ему былое…