— Где хотите. Это уже не наша забота.
— Но верните хотя бы документы!
— Не могу. Директор их тоже приказал задержать.
Когда я покидал гостиницу, уже светало. Тянуло холодком. Над шаткими верхушками тополей, над дальними крышами крутился ветер — гнал с востока перистые, окрашенные в желтое облака.
Этот день я провел, бесцельно слоняясь по городу. Потолкался по базару. Затем — как-то невольно, невзначай, — прибрел к Ангаре. Ноги сами завели меня в знакомые места… И там я и встретил следующую ночь. И улегся спать под старым мостом, на пологом откосе, поросшем пыльными, пряно пахнущими зарослями багульника.
Я спал на подостланной газете — той самой, где были опубликованы мои стихи! И эти первые черным по белому напечатанные строчки утешали меня и грели в ночи и навевали беспечальные сны.
Разбудили меня чьи-то визгливые вопли, яростная возня… Я раскрыл глаза и увидел край ободранной длинной юбки. И рядом с ней — еще одну.
Две пары грязных босых женских ног топтались у моего лица. Я поспешно поднялся. Сел, позевывая. Полез в карман за махоркой.
Дрались две цыганки: пожилая, грузная — и молодая, вертлявая, шустрая, как мышь. Они кружились, вцепившись друг другу в волосы, и бранились гортанно — сыпали птичьими словами.
Поодаль сидел бородатый мужик — смуглый, горбоносый, в пестрой жилетке. Он переобувался, вытряхивал мусор из сапога. И на бабью эту склоку не обращал ни малейшего внимания.
Цыганки дрались. Летели клочья волос. Клубилась сухая, едкая пыль. Подол рваной юбки мазнул меня по глазам — и я отодвинулся с неудовольствием и спросил, поворотясь к мужику:
— Это — твои?
Он молча кивнул, изучая сапог, пробуя ногтем крепость подошвы.
— Чего это они — спозаранку?
— А хрен их знает. — Цыган лениво повел плечом. — Бабы, одно слово!
— Но ты хотя бы выясни…
— А зачем?
— Все-таки — дерутся!
— И пущай.
— Но так они, пожалуй, долго еще не остановятся…
Цыган, сопя, натянул сапог. Похлопал по голенищу. И только теперь посмотрел на меня, мигнул черным, круглым, галочьим глазом.
— Ты еще, видать, зеленый, молодой; эту породу не знаешь. Начни их удерживать, они вовсе не утихнут. Никогда! А так — побесятся, устанут, и самим надоест. Главное, чтоб — устали!
Цыганки и действительно скоро устали и успокоились. И уселись возле нас, отпыхиваясь, приводя себя в порядок.
Та, что была помоложе (узколицая, с высокими скулами, со свежей царапиной на шее), покосилась на меня. И потом, придвигаясь, спросила:
— А ты, кучерявый, чего здесь ночуешь? Или податься некуда? Или прячешься от кого?
— От кого мне прятаться? — возразил я, поморщившись. — Так случилось… По пьянке… Бывает!