И, если вы хорошенько подумаете, это еще самое меньшее, что могло произойти из факта существования множества совершенно бесспорных в своей реальности образов, в которые облекают нас окружающие. Не давая себе труда над этим задуматься, мы обычно называем это ложными допущениями, ошибочными суждениями, голословными утверждениями. Но то, что можно о нас вообразить, то возможно и в действительности, пусть даже сами мы в это не верим. Ну не верим мы — так окружающие над этим только смеются! Они-то верят! И верят настолько, что, если вы не будете твердо держаться образа, в котором видите себя сами, другие заставят вас признать, что образ, в котором видят вас они, гораздо вернее вашего. Я, как никто, испытал это на себе.
Итак, значит, я, сам ни о чем не подозревая, был страстно влюблен в Анну Розу и именно по этой причине оказался впутан в историю с выстрелом, причем впутан так, как я и представить себе не мог!
Ухаживая за Анной Розой после того как я принес ее домой, уложил в постель, сбегал за врачом и сиделкой, оказал ей первую помощь, я вдруг понял: то, что она вообразила себе на основании откровений Диды, то есть то, что я питаю к ней симпатию, вполне вероятно.
Сидя в ногах ее постели, в розовой интимности ее комнатки, обезображенной ужасным запахом лекарств, я получил все необходимые разъяснения прямо из уст Анны Розы. И прежде всего про револьвер в сумочке — причину всего происшедшего. Как она смеялась — смеялась от всего сердца! — что кто-то мог подумать, будто она принесла его в монастырь специально для меня, назначив мне там свидание.
Она всегда носила его с собой в сумочке, этот револьвер, с тех самых пор, как нашла его в кармашке жилета отца, скоропостижно умершего шесть лет назад. Крохотный, отделанный перламутром, такой яркий, такой блестящий, он казался ей игрушкой, игрушкой тем более прелестной, что изящный ее механизм таил в себе могущественную способность причинять смерть.
И она призналась мне, что часто, в те нередкие минуты, когда благодаря какому-то странному душевному смятению мир в ее глазах вдруг застывал и обессмысливался, у нее являлось искушение опробовать этот револьвер, и она играла с ним, испытывая приятное ощущение от прикосновения пальцев к гладкой полированной поверхности стали и перламутра. И вот, вместо того чтобы в висок или в сердце, по собственной ее воле! — он вдруг случайно кусает ее за ногу, с риском (а она очень этого боялась!) навсегда оставить хромой; и было что-то ужасно странное в неприятном чувстве, которое она от этого испытывала. Она-то думала, что он настолько в ее власти, что сам по себе сделать ничего не может. И потому теперь он стал казаться ей злым. Она вынимала его из ящичка комода, стоявшего рядом с ее кроватью, разглядывала и говорила: