Я был поражен. Из всех этих признаний Анны Розы передо мной вдруг возникла фигура Диды, совсем непохожая на ту, которая была моей, и в то же время такая достоверная, что в этот момент я больше чем когда-либо ощутил весь ужас сделанного мною открытия. Дида, которая говорила обо мне так, что я и представить себе не мог, чтобы она могла так говорить; Дида, ненавидевшая во мне даже тело! Все подробности нашей с ней близости были похищены у меня и преданы; преданы так бесстыдно, что сначала я их даже не узнал; чтобы их узнать, мне пришлось с трудом пробраться сквозь все смехотворное, которого я прежде в них не замечал, и побороть стыд, который, мне казалось, и не из-за чего там было испытывать. Как будто меня обманом заставили раздеться, а потом, распахнув дверь, выставили на посмешище всем, кто захочет взглянуть на меня вот такого — голого и беззащитного. И ее мнение о моих родственниках, и суждения о самых моих естественных привычках были такими, каких я никак от нее не ожидал.
Одним словом, совсем другая Дида, Дида — действительно! — враг.
И тем не менее я абсолютно уверен, что перед своим Джендже она не притворялась, она была с ним такой, какой только и могла с ним быть — цельной и искренней. Ну, а за пределами той жизни, которую она вела с ним, она становилась другой, такой, какой она представала перед Анной Розой — то ли она считала, что так нужно, то ли ей это нравилось, а может быть, она действительно такой и была.
Но чему я удивлялся? Ведь мог же я предоставить Диде ее Джендже, целиком и полностью такого, каким она его для себя сотворила, а сам для себя оставаться совсем другим?
Так это было у меня, так это было и у всех.
Мне не следовало посвящать в мое открытие Анну Розу. Но она сама ввела меня в искушение, рассказав вот так вот, неожиданно, о моей жене. Я и представить себе не мог, что мое открытие поселит в ее душе такое смятение, что в конце концов заставит совершить безумство, которое она и совершила.
Но сначала я расскажу о своем визите к Монсиньору — визите, к которому Анна Роза побуждала меня с такой настойчивостью, словно речь шла о деле, не терпевшем ни малейших отлагательств.
5. Бог внутри нас и бог вне нас
В те времена, когда я еще прогуливал Биби, собачку моей жены, церкви Рикьери были моим проклятием.
Биби во что бы то ни стало хотелось туда войти.
В ответ на мои окрики, она садилась, протягивала мне лапку, чихала, потом смотрела на меня, склоняя голову то на одну, то на другую сторону, и всем своим видом как будто говорила, что нет, нет, не может она поверить, чтобы такой хорошенькой собачке, как она, нельзя было войти в церковь! Ведь там же никого нет!