И она видела себя в этом моем описании — маленькая-маленькая, в высоком окошке, машущая крохотной ручкой, — видела и смеялась.
Но то были мгновенные вспышки, минутные проблески, потом в комнатке вновь воцарялась тишина. Время от времени в ней, словно тень, появлялась старая тетка Анны Розы, та, с которой она жила: толстая, апатичная, с огромными голубыми, ужасающе косящими глазами. Она останавливалась на пороге, скрестив на животе пухлые бледные руки — какое-то чудище из аквариума, — потом, не сказав ни слова, исчезала.
С теткой Анна Роза обменивалась за день разве что несколькими словами. Она жила собой, с собой, читала, мечтала и всегда была раздражена — и чтением, и своими мечтаниями; она ходила в лавку, навещала подруг, но все они казались ей пустыми и глупыми, ей доставляло удовольствие чем-нибудь их шокировать; возвращаясь домой, она чувствовала, как устала, как ей все надоело. Были вещи — их можно было угадать по внезапным вспышкам ярости, по сопротивлению, которые вызывали в ней некоторые намеки, — возбуждавшие в ней непреодолимое отвращение; должно быть, этим она была обязана чтению медицинских книг из библиотеки отца, который был врачом. Она говорила, что никогда не выйдет замуж.
Не знаю, что она обо мне думала, но интерес, который она испытывала ко мне, такому, каким я был в те дни — запутавшийся в собственных мыслях, ни в чем не уверенный, — этот интерес был, конечно, необычаен.
Эта моя неуверенность во всем, неуверенность, ускользающая из всех ограничивающих ее пределов, отвергающая любую опору, инстинктивно отступающая перед лицом всякой определенной и жесткой формы так, как море отступает от берегов, — эта неуверенность, которая, подобно бреду, затуманивала мой взгляд, несомненно, ее привлекала, хотя иногда, когда я на нее смотрел, у меня возникало странное впечатление, что она ее еще и забавляет; и в самом деле, разве это было не смешно — этот сидящий в ногах ее постели человек в столь фантастическом душевном состоянии, весь как бы распадающийся на части, человек, который понятия не имеет о том, что будет с ним завтра, когда, вынув с помощью Склеписа деньги из банка, он окажется совершенно свободным и полностью разоренным!
Потому что она была уверена, что теперь-то уж я дойду до конца, как самый настоящий сумасшедший. И это бесконечно ее забавляло, хотя при этом она еще и гордилась тем, что, споря обо мне с моей женой, угадала, может быть, не в точности это, но то, что я, во всяком случае, человек незаурядный, непохожий на других, человек, от которого в любую минуту можно ждать чего-нибудь необычного. И именно для того, чтобы доказать всем, и в особенности моей жене, справедливость этого своего мнения, она и позвала меня тогда к себе и рассказала о готовившихся против меня кознях, и заставила пойти к Монсиньору; и сейчас она была ужасно довольна, видя, как сижу я в ногах ее постели — такой спокойный, такой неподвижный, не хлопочущий уже ни о чем и ни о ком, просто в ожидании того, что неминуемо должно случиться уже само по себе.