Я наконец сообразила, что у него за акцент. Чтобы удостовериться в верности своей догадки, я спросила:
— А ты случайно не… ирландец?
— Конечно, я ирландец, — сказал он с утрированным ирландским акцентом и исполнил небольшой национальный танец.
— Я тоже ирландка, — радостно сообщила я.
— Что-то не похоже, — засомневался он.
— Ирландка, — настаивала я. — По крайней мере оба моих родителя — ирландцы. Наша фамилия — Салливан.
— A-а, точно, это настоящая ирландская фамилия, — признал он. — А меня зовут Гас. Друзья же сокращенно называют меня Огастас.
Очаровательно. И с каждой минутой все очаровательнее и очаровательнее.
— Очень приятно познакомиться, Люси Салливан, — сказал он и пожал мне руку.
— И мне очень приятно познакомиться с тобой, Гас.
— Нет, пожалуйста, называй меня просто Огастас, — запротестовал он, не отпуская мою руку. — Просто Огастас, я настаиваю.
— Если ты не против, то я предпочла бы называть тебя Гас. Выговаривать каждый раз «Огастас» слишком сложно.
— Ну, если ты хочешь соблюсти все формальности, то так и быть, зови меня Гас.
— Спасибо.
— Это свидетельствует о твоем хорошем воспитании.
— Ты так думаешь?
— Да! У тебя прекрасные манеры, ты ведешь себя деликатно и вежливо. Полагаю, ты играешь на пианино?
— Э-э… нет. — Я не понимала, что вызвало такую внезапную смену темы. Мне страшно хотелось сделать ему приятное и сказать, что да, я играю на пианино. Но в то же время я боялась говорить откровенную неправду — вдруг он захочет, чтобы мы прямо здесь и сейчас сыграли дуэтом.
— А на скрипке?
— Э-э, нет.
— А на свистульке?
— Нет.
— В таком случае — на аккордеоне?
— Нет, — сказала я, желая, чтобы он перестал расспрашивать меня о моих отношениях с музыкальными инструментами.
— Судя по твоим запястьям, ты вряд ли играешь на боране[15]. Но больше инструментов не осталось, значит, ты играешь на боране.
— Нет, и на боране я не умею играть.
О чем он вообще говорит?
— Что ж, Люси Салливан, ты меня загнала в тупик. Так скажи же мне, какой твой инструмент?
— Какой инструмент?
— Тот, на котором ты играешь.
— Но я не играю ни на каком инструменте.
— Что? Ну, раз ты не музыкант, то тогда ты, должно быть, поэт.
— Нет, — коротко бросила я и начала думать о возможных путях отступления. Все это было слишком странно, даже для меня, а я очень терпима к странностям.
Но Гас, словно прочитав мои мысли, положил ладонь мне на руку и неожиданно повел себя гораздо нормальнее.
— Извини, Люси Салливан, — смиренно сказал он. — Прости меня. Я напугал тебя, да?
— Немного, — призналась я.
— Прости меня, — повторил он.