Это потом, в течение недели каждый вечер отмокая в ванной, разглядывая медленно заживающие синяки на внутренней стороне бедер, мучаясь кошмарами, снами, в которых я не могла пошевелиться, – только тогда до меня стало доходить, что это ненормально. Что он соврал, когда, возвращая меня маме, сказал, что я «в целости и сохранности», соврал в лицо.
Я не сказала родителям. Не только от стыда. Я просто знала: если расскажу – я разобью им сердце.
С Ромой и Антоном я больше не общалась: когда видела их в школьном коридоре, сворачивала в ближайшую дверь. Однажды я нацарапала на капоте этой его машины слово «насильник». Но он мне ничего не сделал – не знаю почему. Возможно, он просто не знал, что это я. Что, если я была не первая, с кем он так поступил? И если так, и были еще девочки, то почему и они тоже молчали? По той же причине, что и я?
И много лет спустя, двенадцать, если быть точной, моя подруга Ольга Самойлова из Общества помощи жертвам насилия сообщила мне, что Роман Кокорин – к тому времени успешный бизнесмен, основатель обширной сети автомоек по всей России – отбывает срок в тюрьме строгого режима. За несколько доказанных случаев сексуального насилия. Мне бы почувствовать облегчение – ведь справедливость восторжествовала, не так ли? Насильник наконец наказан, пусть и не мной. Но все было наоборот: мне стало плохо. Я чувствовала вину – перед той девушкой, за изнасилование которой его посадили (и сколько их вообще было за эти двенадцать с лишним лет – еще вопрос). Ведь если бы я еще тогда, после той новогодней ночи сразу обратилась в полицию, то я бы защитила от него всех остальных женщин, разве не так? Или я просто накручиваю себя?
– Так, выкинь немедленно весь этот мусор из головы, – сказала Ольга. – Еще не хватало, чтоб ты нервы себе трепала из-за этого выродка. Он в тюрьме, его там, скорее всего, уже опустили – это самое главное.
Она была права, я знала это, и все же еще долгое время спала, не выключая в спальне свет.
* * *
Но это будет позже, а тогда моя жизнь трещала по швам. Я забила на баскетбол, совсем ушла из команды, просто перестала ходить на тренировки. То, что раньше бодрило меня, – все эти звуки, запахи, чирканье кроссовок по паркету, – теперь вызывало приступы паники и тошноту. Родители, конечно же, заметили изменения в характере, я стала замкнутой и молчаливой, но списали все на «переходный возраст» и «несчастную любовь».
Я несколько раз была в шаге от того, чтобы во всем признаться, рассказать маме о том, что произошло, но так и не смогла заставить себя произнести ни слова – стыд оказался сильнее.