Что же касается меня: со мной произошло самое ужасное, что может произойти с ребенком, – я вырос[9].
В одиннадцатом классе к нам в школу приехали «специалисты по профориентации» (да, оказывается, есть и такие), они провели несколько письменных тестов и один устный. На выходе оказалось, что у меня «выдающиеся лингвистические способности», что очень странно, потому что успехами в этой области я никогда особо не блистал. Да, у меня была пятерка по английскому, но там мы дальше London is the capital of Great Britain не заглядывали.
Специалисты, впрочем, оказались правы. Окончив школу, я за лето подтянул английский настолько, что к концу июля уже мог читать рассказы Марка Твена в оригинале. Я легко запоминал новые слова, писал их на полосках бумаги и расклеивал по квартире, на двери холодильника, на потолке над кроватью, везде – и так запоминал.
Вступительные экзамены я сдал не то чтобы очень уж триумфально, но проходной балл набрал, и в итоге уже в середине августа мне сообщили, что я поступил в МГУ на факультет перевода.
Так началась моя студенческая жизнь. И да, я, честно говоря, ожидал, что это будет точь-в-точь как в «Тайной истории» Донны Тартт: я встречу группу таинственных и очень красивых молодых людей – специалистов по древним языкам, и покорю их своими «выдающимися лингвистическими способностями», и быстро стану своим, а потом… ну, потом мы убьем Банни и всю оставшуюся жизнь будем скрывать следы преступления и страдать. Много и красиво страдать.
Да, я был фанатом Донны Тартт в те времена.
Но все вышло иначе. Во всяком случае, в моем институте не было группы таинственных и очень красивых студентов-специалистов-по-древним-языкам, и потому покорять своими «выдающимися лингвистическими способностями» мне было некого.
Первым культурным шоком для меня стала общага. Именно там я узнал, что постельное белье, оказывается, надо стирать хотя бы раз в неделю и что если этого не делать, то скоро цветом и фактурой простыни будут похожи на Туринскую плащаницу. В общаге все было по-новому: вместо воды из кранов текли звуки, причудливые, странные, как песни китов, а трещины на потолке напоминали карту дельты Амазонки.
Общага была местом, лишенным личного пространства, я долго не мог к этому привыкнуть. Впрочем, и здесь не обходилось без волшебства. Однажды вечером я вернулся с занятий, и мой сосед по комнате, Данила, сказал мне: