— Не дело говоришь, Иван.
— Дело не дело, а чистую правду говорю, Катерина. От трудов праведных не разбогатеешь, жена, как бы ни старался. Гешефт нужен. Либо в чужой карман залезть. Нафтула пришел в наше село в одних портках, а теперь погляди, какой богач. Господь бог помог.
— Ты, Иван, такое городишь, что, пожалуй, и молиться перестанешь.
— Пока еще молюсь. Все на что-то надеюсь. Хотя после нынешнего-то разговора не знаю, на что и надеяться. Все думаю, зачем я тратил силы в той Америке, ради чего искал смерти по шахтерским норам, раз отцовская земля уже не наша? А без земли, сама понимаешь, Катерина, мы ничего не стоящий народ. Какое уж хозяйство на двух моргах? Одно мученье.
— Авось он смилосердится, Иван, проснется в нем совесть?
— Ну что ж, авось так авось. Подождем малость. Сначала надо хату поправить. Авось, как ты говоришь, и вправду смягчится Нафтулино сердце.
Сразу после жнивья Иван принялся приводить в порядок хату, ставить трубу, переделывать из клети так называемую боковушку. Траты небольшие — плотничали вдвоем со стариком Йошем, Катерининым отцом, заплатить пришлось лесничему за сосняк для новых балок да с кирпичного завода привез несколько подвод кирпича для новой печи. Подмог и Ежи Пьонтек — на все руки мастер, — урывая час-другой в свободное от работы время, он сложил Юрковичам печь с плитой и трубу над крышей.
Как-то поздней осенью, когда на дворе уже порой сыпал мокрый снег, в хату Юрковичей, теперь уже с белым потолком и новой дверью в боковушку, пришла под вечер сестра Ивана — Текля.
— Слава Иисусу, — поздоровалась она хриплым голосом. Села, тяжело переводя дыхание, на скамью, уперлась в нее руками; когда отдышалась, сказала, повернув лицо к свету: — Видите, как избил меня? — Шерстяная шаль сползла на скамью, а легкий белый платок сняла с головы, чтобы брат лучше разглядел, каких фонарей наставил ей муженек. — Умирать пришла к вам, брат. Чай, не выгонишь из родного дома.
Ее слова напугали детей, потрясли Катерину, она как-то поникла. Эх, жизнь наша горькая! Какая девка была, когда Катерина вошла в этот дом! Певунья, никакие невзгоды ее не брали. Как вышла замуж, будто черт выкрал из нее добрую душу: помрачнела, лицо усохло и голоса как не бывало…
— Не надо было выходить за такого, — сказал Иван. — Помнишь, как гонялась за ним. Милее никого не было.
Теклю передернуло от его жестоких слов.
— Что ты говоришь, Иван? — В ее запавших глазах заблестели слезы. — Да разве ж он такой был, когда мы поженились? Потом, как увидел, что не морг, а полморга за мною дали, будто подменили его. Не было дня, чтобы не напоминал про ту землю. Обокрали меня, говорит, твои родители, пропили мою землю.