Она едва шевельнула тонкими губами:
— Не бахвалься, Нестор. Екатеринослав под боком — и то недолго там продержался.
— На кой черт мне сдался Екатеринослав? Чтоб сушить себе голову над этими голодными пролетариями?
Махно коснулся рукой широкой спины кучера:
— Ты, Семен, слышишь? Как бы ты на месте батька Махно поступил?
Кучер обернулся на миг и по-волчьему блеснул зрачками черных глаз.
— Я б их всех загнал в Днепр и, как щенят, потопил.
Махно шлепнул кучера по спине, громко рассмеялся:
— Ты, я вижу, рискового характера. А кто б тогда нам тачанки ковал?
— Есть у нас свои кузнецы, Нестор Иванович, — откликнулся кучер.
— Слышишь, Стефка, — продолжал уже без смеха Махно. — На кой черт мне их заводы и эти чертовы домны? С меня, Стефка, степи хватит. Оглядись, — он сделал широкий круг рукой. — От горизонта до горизонта не меньше ста верст, а за первым горизонтом — второй, и тоже сто, дальше еще сто, аж до самого моря, и на восток до Юзовки донбассовской, и на запад аж до Днепра — все степные дороги ждут наших тачанок. Эй, вы там! — вдруг в азарте крикнул он, обернувшись к своим всадникам. — Заснули вы, что ли? А ну «Яблочко»!
По сотне прокатился одобрительный шум, а Щусь, ехавший впритык к тачанке, откинул полу бурки и, подняв над головой руку — на ней ярко блеснули на солнце золото и бриллианты колец, — подал знак запевале.
— «Эх, яблочко, куда котишься?» — затянул высокий тенор в первых рядах.
— «Попадешь к Махно, — угрожающе подхватила во всю силу легких сотня глоток, — не воротишься!»
Это был своеобразный махновский гимн, символ веры, в котором цинично возносилась хвала дикой гульбе и не знающему границ своеволию. В такую минуту подай команду: «Шашки наголо!» — и сотня, со свистом и гиканьем, черной лавиной двинется в самую лютую сечу, рубя под корень, кого ни прикажет батько Махно, полетит за ним на разбой в любое пекло. Махно слушал и самодовольно улыбался, гордый тем, что в этой отчаянной песне, которая пришлась по нраву даже идеологу анархистов Волину, упоминалось про «батька Махно», он радовался, что его пани Стефания тоже повеселела и напомнила ему одну из тех принцесс, которыми он любовался когда- то, еще школьником, в журнале «Нива».
Завидев впереди серовато-зеленую полоску села, он посерьезнел, проверил заряд в револьвере, висевшем на боку у Стефании, и подозвал к себе Щуся.
Пришпорив коня, Щусь повел его бок о бок с задними колесами тачанки, а чтоб песня не оглушала его, наклонился с седла.
— Слушай, Щусь. Падалка поставил условие: прибыть без сотни. У нас же свои соображения. Мы полным аллюром ворвемся в село.