Стало как-то противно все — и возмущенные девчоночьи лица, и их голоса. Особенно голоса. Роза Арсалановна молчала, только построжали глаза, а девчонки вопили вовсю. Громкие голоса будто молотили по голове, потом слились в один сплошной гул. Видно, что губы шевелятся, а кто что говорит, не разобрать.
Когда позвали к директору, не сразу поднялась со стула. А всем показалось, что она упрямится, не хочет идти, снова принялись возмущаться, кричать. Кто-то даже схватил за руки.
Поэтому не стала ничего объяснять директору. Какой смысл? Раз уж все решили, что она такая негодяйка, значит, и директор так думает. И вообще, все надоело. А тут еще разболелась голова. Чтобы отвязаться, взяла и брякнула директору, что и порога мастерской она больше не переступит.
…Последнюю ночь после суда разрешили побыть дома. Сотрудница детской комнаты милиции наказала матери:
— Ладно уж, пусть переночует дома! А утром к девяти приходите ко мне, поедем вместе.
Всю дорогу от здания суда до самого дома промолчали. Наверное, от усталости. Отца дома не оказалось. Мать сходила за Димкой к соседке, которая должна была взять его из садика, принялась варить ему кашу, потом стала укладывать спать. Из-за стены доносилось каждое ее слово, шарканье растоптанных домашних тапочек.
Усыпив Димку, мать вошла в комнату, щелкнула выключателем, отчего белесый прямоугольник окна сразу стал черным. Сказала:
— Там я чемоданчик принесла… От тети Шуры. Небольшой он, в самый раз. Собери в него. Вот…
Мать положила на кровать стопку белья.
— Не ленись, стирай почаще. Чтобы всегда свеженькое было.
Когда она успела все это купить? И где взяла денег? Хоть и недорогое, но все равно…
Теперь, когда суд был позади и судьба ее, Ритки, определилась, мать не то чтобы успокоилась, а словно стала собраннее. В ней чувствовалась теперь какая-то внутренняя твердость, которой мать раньше не отличалась. Она не плакала, не охала, толково и быстро собрала все необходимое, не забыла ни зубную щетку, ни носовые платки.
Спросила у нее:
— Деньги… заняла опять?
Мать отозвалась, не оборачиваясь:
— Продала Шуре свою кофту. Ты же знаешь, я все равно ее не носила. А тебе она велика.
Не носила… Не носила потому, что берегла. Эта импортная шерстяная кофта была у матери единственной дорогой вещью. И вот мать продала ее. Напомнила:
— У тебя же день рождения. Вчера был, да. Ну, вот я и расстаралась…
День рождения! Ей, Ритке, стукнуло шестнадцать. Хорошо же она отметила свой праздник! А мать все равно не забыла.
Оказывается, во всем, что случилось, это самое мучительное — мать! Ее переживания. Чувство вины перед ней. Как мать будет теперь отвечать женщинам, которые будут расспрашивать ее: «А что это вашей Ритки не видно?» Как матери будет горько, как…