Сергей тряхнул головой, будто пытаясь освободиться от липких мыслей об этом человеке. В конце бульвара, неподалеку от памятника Тимирязеву, он увидел свободную скамейку под недавно зазеленевшей старой липой и присел.
Как это всегда бывает в мае, бульвар заполнили детские коляски. Подтянутые солдаты в форме цвета первых весенних листьев подсаживались к молоденьким нянькам, шутили, рассказывали анекдоты, договаривались о свиданиях. Наблюдая за этими нехитрыми ухаживаниями, Сергей настолько увлекся, что не заметил, как подошла к нему Наташа. Подошла сзади и закрыла ему руками глаза. Ее прозрачные пальцы не были плотно сжаты, и потому он сразу же узнал их. Ему было приятно, и он хотел было притвориться непонимающим, но она уже отняла руки от его глаз и, облокотившись на спинку скамейки, сказала негромко, у самого уха: «Здравствуй, Сережа Воротынцев!» Он резко обернулся, встретившись с ее светлым и добрым взглядом, широко улыбнулся и тихо ответил: «Здравствуй».
За серьезными и пустячными разговорами они не заметили, как прошли добрый десяток бульваров и скверов и оказались возле Курского вокзала. Тротуары были запружены торопливым народом.
— Своей медленной походкой мы мешаем людям, Наташа.
— Ага. Пойдем вот в этот переулок.
Сергей посмотрел сначала на затемненный, почти безлюдный переулок, затем ей в глаза. Подумал вдруг: «А я вот возьму и поцелую тебя не в этом темном переулке, а на самом людном и освещенном месте».
Они повернули обратно и, оставляя бульвар за бульваром, все говорили, все шли. И каждая новая улица была менее людной; и на каждом новом перекрестке огни светофоров горели все ярче — Москва утихала, ночь хоть и поздняя, прозрачная, но брала свое.
Час спустя они вошли во двор старого дома на улице Алексея Толстого. Протянув ему руку, она стала прощаться. Но Сергей молчал. Она вопросительно посмотрела ему в глаза. Он улыбнулся. Увидев в этой улыбке злую обиду, она несколько отодвинулась от него, но он снова приблизился к ней, положил ей руки на плечи. Затем решительно и резко запрокинул ее голову и начал целовать глаза, щеки, губы, маленькую родинку. Она отстранилась, закрыла руками свое лицо и прошептала: «Не надо, Сережа». Потом уже громче:
— Ты не верь тому вечеру… Первомайскому…
— Почему?
— Не верь, и все. Так лучше. Ты хороший. Но… останемся друзьями.
Сергей нахмурился и, закусив нижнюю губу, отвернулся. Она снова приблизилась к нему.
— Ну чего ты, Сережа?.. Перестань хмуриться. Я, конечно, виновата во всем…
— Не в этом дело. Штампы надоели…
— Какие штампы?
— А вот такие, как сейчас. «Сережа», «Сереженька», «Сергуня», а как дойдет до главного, так сразу — штампы. У каждой одни и те же: «Ты хороший. Будем друзьями». Когда же этому будет конец, черт побери?!