«Не верю, Анатолий Святославович. Я ведь не такой идеалист в любви, как вы, и вряд ли у нас здесь с вами получатся замкнутые, похожие друг на друга кольца судьбы».
Он представил себе снисходительно возражающего профессора и напал на него с еще большей горячностью.
«Да и какой же, раз уж на то пошло, у нас с вами идеализм, если мы, и вы и я, влюбились в чужих жен. Просто вы, пытаясь скрыться иногда за всякую мистику, прикрываетесь философствованием о сложности жизни. Мистическая вера в судьбу? Да какая же мистическая вера, если я сегодня в метро самым обыкновенным образом увильнул от встречи с нею. Хоть вы и улыбаетесь, а все-таки… Все-таки каждый сам хозяин своей жизни, Анатолий Святославович. «Как проживешь ее, так и пройдет она». И я хозяин. И может, я уже порвал с Наташей навсегда… Впрочем, это у меня, кажется, наваждение какое-то… А жизнь, она проще…» — он вздрогнул от женского крика, зовущего на помощь, и мысли его мгновенно оборвались. По телу прошел приятный, отрезвляющий холодок. Сергей успокоился и начал внимательно следить за развитием событий в фильме.
Но, когда он пришел в институт, его снова покинуло обретенное было спокойствие. Правда, на этот раз к нему не вернулись мысли и настроения, одолевавшие его после мимолетной встречи с Наташей в метро.
Его раздражал нестерпимо равнодушный пафос доцента Храпова, который снова, на этот раз читая лекцию о Щедрине, садился на своего излюбленного конька: вместо анализа художественных полотен писателя смаковал, «для оживления» материала, пикантные биографические подробности. Как когда-то он не забыл упомянуть о том, какой греховной болезнью болел Помяловский, кому и какие суммы проигрывал в карты Некрасов, так и сейчас он, разумеется, не обошел того факта, что великий русский сатирик, обличитель крепостничества, самодержавия и так далее и тому подобное, уезжал в ссылку… с пятью слугами.
Храпов был, что называется, артист. Он умел, смакуя такие вот подробности, где надо торжественно повысить голос, а где и перейти чуть ли не на шепот и тем самым создать у студентов впечатление, будто все это он рассказывает отнюдь не каким попало студентам, а только лишь сидящим сейчас перед ним.
Главное ведь, чтобы было живо и демократично. Иначе кто же станет слушать написанные еще в тридцать девятом году, не очень блещущие слогом лекции. Эту истину Храпов понял давно, потому и начал искать эдакую остренькую приправу для своих лекций. И надо сказать, поиски его не оказались напрасными: нет-нет, да и помянет кто-нибудь из выпускников добрым словом во время защиты диплома, не гордый, дескать, был старик, этот доцент Храпов. Понимал нашего брата студента. До бога, как говорится, слова благодарящего не дойдут, но зато их услышат те, кому следует услышать. А о большем-то Храпов и не печется.