Сергей прочитал письмо и решил послушаться ее. Но это у него получалось лишь несколько дней. Как только он узнал, что она уехала, сразу же его душу заполнила нестерпимая, лихорадящая тоска. Часто, возвращаясь из института, он невольно задерживался у памятника Тимирязеву, оглядывался по сторонам в надежде увидеть ее.
Но как только она снова приехала в Москву, они все же встретились. Однажды утром, торопясь в институт, он купил билет на «Киевской» и направился к контрольным проходам. И вдруг в нескольких шагах увидел Наташу. Выйдя из телефонной кабины, она заторопилась, не оглядываясь, к эскалатору. Оторопевший от неожиданности, Сергей даже замедлил шаг. Еще вчера он звонил ей и напрашивался на свидание, но она наотрез отказалась. Теперь он радовался и вместе с тем был несколько огорчен такой встречей. Если бы они столкнулись лицом к лицу, тогда было бы совсем другое дело. Догнать же ее сейчас ему мешала и гордость и гораздо большее — боязнь показаться навязчивым, преследующим. Поглощенный весь противоречивыми мыслями, он и не подозревал, что она затем и оказалась на «Киевской» в это утро, чтобы увидеть его. Но такое же чувство, как и у него, мешало и ей оглянуться, остановиться и подождать, несмотря на то, что первый шаг к этому ею уже был сделан.
И все-таки Сергей выдержал тягостное испытание, не пошел за нею — свернул к газетному киоску…
Опоздав на лекцию, он решил не заходить и на второй ее час — неудобно. Отсидеться можно в кинотеатре, тем более что на утренние сеансы можно всегда купить билет. Взглянув на афишу «Художественного» — демонстрировался новый итальянский фильм, — Сергей заторопился к кассам: до начала оставалось семь минут.
Как только в зрительном зале погас свет и прекратились разговоры и хлопание сидений, Сергей почти с восторгом почувствовал всю правоту и необходимость вот этого своеобразного уединения. Ему не хватало именно темноты этого зала, где его никто не видит и где он может как следует разобраться во всем случившемся.
Однако чем больше он погружался в свои размышления, тем трудней становилось ему прийти к какому-то твердому и определенному решению. Он возвращался мысленно к первым встречам, стараясь припомнить, установить тот день или, может, даже час, когда его, казалось бы самое обыкновенное, увлечение перешло в любовь. Это чувство он открыл, ощутил, поймав себя на том, что ему каждый раз становится неловко идти к ней на свидание, если им не написано со дня предыдущего свидания (они у них бывали, как правило, по воскресеньям) хотя бы одно небольшое стихотворение. Не раз он порывался сказать ей об этой своей неловкости и уже видел заранее ее благодарный взгляд в минуту такого его откровения, но ему мешала признаться стыдливость. Так и не установив времени, когда родилось это подхлестывающее к работе над стихами чувство, он вспомнил вдруг профессора Олишева с его предсказаниями. Будешь, мол, вечным холостяком. «Не верю я вам, дорогой Анатолий Святославович!» — эти слова так решительно и властно ворвались в его размышления, что у него даже шевельнулись губы, готовые если не произнести их вслух, то хотя бы прошептать. На какое-то мгновение ему даже показалось, будто он и в самом деле произнес их, и он тут же испуганно огляделся по сторонам. Но все соседи сосредоточенно-спокойно смотрели на экран.