– Ах ты, орясина! Зад убери! Такого гостя… такого гостя чуть не отвадил!
О Гее никогда нельзя было сказать «Точно явилась из-под земли» – это уж скорее про меня. Она появлялась из земли – выныривала, словно купальщица из благоуханной ванны.
На щеках – легкий румянец, на сухих губах – полуулыбка, волосы убраны цветками по сезону (левкои, дельфиниум, мелкие глазки фиалок). Мозолистые руки раскинуты – во всю ширь долин и полей.
– А я уж думала – неужто совсем времени нет: старушку проведать? Да и то сказать, Владыками ведь стали, все дела, дела… Деметра – и та не появляется, уж и лица ее не помню. А у меня вот – плоды, самые лучшие, самые ранние! Соком брызжут. Ну что ж ты стал – идем, идем… А ты… дурень! Думай, на кого дубиной машешь!
Великан поскреб бороду, отыскал в ней кусок лепешки и закинул в рот, бормоча: «А на кого машу?»
Вход в подземные чертоги Матери-Земли открылся в высоком холме, торчавшем в небо, будто грудь молодой кормилицы из-под хитона. Распахнулись ворота, украшенные клевером, свежие травы поползли по ступеням, уводящим вниз… но неглубоко – не ко мне.
Пахло листвой и еще не родившимися цветами.
В стенах, помимо камней, причудливыми узорами сплелись песок и глина – красная, бурая, черная, белая – чернозем лежал неровными вкраплениями, изображая замысловатый орнамент. У потолка косицами свивались корни растений.
Прихотливой формы обломки базальта вырастали прямо из стен и служили подставок для плошек с горящим маслом, свечей и факелов. Пол не чувствовался: мы ступали по траве, настолько густой, что она не желала приминаться.
Растения не хотели склоняться, гордые осознанием того, что живут рядом с Геей.
– Не чертоги, эх, не чертоги… Ну, а что сделаешь, я-то по простому, я привыкла, без роскоши. Роскошь – это тем, у кого власть, а у меня какая власть? Вот и я говорю – зачем… Устал с дорожки-то? Так и омовение, и ложе для отдыха – все-все есть, ты только скажи…
Она шла, и улыбалась, и щебетала, и куталась в зеленый диплакс[1] – точь-в-точь приветливая деревенская бабулька – а я, помнящий ее другой, вглядывался в лицо, стараясь отыскать знакомые черты.
– Сколько ж я тебя не видела? Ну, какой стал… в расцвет вошел, а? Ты дай-ка посмотреть, дай-ка… ой, старая порода! Не бывать сейчас таким сыновьям. Отцов нет. Антея видал? Горе ведь одно с ним! Ты кушай, кушай, смотри, какой виноград – как сладкое молоко!
Столом служило причудливо искривленное дерево, обеденным ложем – плотно переплетенные ветви виноградной лозы, покрытые тканями. Чаши и блюда – старое, потемневшее серебро не пойми чьей ковки, может, даже циклопской.