– Знаешь, кто я?
– Вор и насильник! Стервятник и трупоед времен Титаномахии! Царь мертвяков! Повелитель падали! Пусти… скотина!
Привычно окаменели скулы от брошенной в лицо истины. Вор? Еще какой, Крон мог бы порассказать… Насильник? Жительницы взятых Черным Лавагетом крепостей могли бы поведать. «Стервятник», – откликнулось далекое эхо от костра отца голосом Менетия.
– Мразь… чудовище!
И из глаз – потоком ненависти: «Нет! Мы воюем, слышишь?! С такими как ты можно только воевать!»
Я запустил пальцы в медные локоны. Дернул, прижимая ее голову к кровати. Прошипел в лицо:
– Чудовище. Мразь. Брат Зевса и твой муж. Твой отец отдал мне тебя в жены – и ты будешь моей женой.
– Нет!
Один бешеный удар по щеке (не ладонью – кулаком!) я снес, потом сдавил тонкое запястье… все, хватит игр, хватит нежностей, меня уже давно назвали и Безжалостным, и Непреклонным.
Рванул тонкий хитон, открывая нежную грудь, стиснул бедро, прижался губами к бешено бьющейся жилке на шее…
В этот момент сопротивление прекратилось. Она лежала неподвижная и внезапно холодная, как статуя, волосы разметались по ложу, словно живые змеи из меди, взгляд…
Во взгляде плескались воды Стикса – если бы эти воды могли быть зелеными. И если бы в них, помимо холода, могло плавать отвращение.
– Насилуй, – сквозь зубы бросила она. – Ты в своем праве… дядюшка.
Голос ожег в раскаленном сумраке спальни хуже плети. Я выругался мысленно (на берегах Ахерона от этого посыла скоропостижно завяла пара тысяч асфоделей) и отстранился. Поднялся с ложа, тяжело дыша и отбрасывая волосы с глаз. Она смотрела мимо меня – с торжеством безразличия.
Зевс мог три тысячи раз позволить мне это – от этого она не стала бы моей.
Это было внятно и сильно. Удар, достойный воина.
Остатки неровного дыхания со свистом покинули грудь. Я наполнил легкие воздухом уже ровно и полно, как учил меня Танат, как требуется перед затяжным боем…
Вот и хорошо, что достойный воина. Я – воин, даже когда не нужно разить.
Коснулся пальцами нежной кожи ее щеки, отмечая несходство с моей – нездорово белой и загрубевшей от поводьев.
– Ты будешь моей женой, – прошептал я.
Решимость, которая прозвучала в этом шепоте, могла поколебать стены.
Она даже не моргнула.
А мне пришлось еще пару часов сидеть рядом с ложем, отвернувшись от нее – неподвижной и немой. Чтобы не выходить к недоумевающей свите слишком скоро.
Девочка, резвящаяся среди трав с подругами, доверчиво тянущаяся к новому цветку – на поверку оказалась тверже сердца Таната.
На следующее утро я застал ее в чертогах, которые сам же ей и выделил: в новых одеждах, более подобающих моему миру и моей жене; бледную, словно она жила под землей постоянно, неестественно выпрямленную и яростно глядящую на меня. Вернее, на любого, кто войдет в комнату, потому что она не давала себе труда поворачивать головы или переводить взгляд. Я собрался с силами и спросил какую-то чушь – вроде того, устраивают ли ее покои и слуги – и получил в ответ то, что ожидал: ледяное молчание. Я сел рядом и взял ее за руку – она не шелохнулась и не отстранилась, и ее рука была холоднее стен моего царства.