Знал – не усну.
Год выдался паршивым не только для Цербера и Харона. Гелиос жарил землю, как остервенелый, так что Эринии прилетали вниз загорелыми, и осень выдалась похожей на лето – с пышными травами и одуряющими ароматами. А еще там, наверху шастал сын глупой Семелы Дионис, спаивал все окружающее и дарил смертным и бессмертным веселье, и оттого казалось, что зима никогда не придет, и я сбился со счета. Подземные ходили вялые и сонные, шептались о каком-то празднике на Олимпе, то ли в честь того же Диониса, то ли в какую еще честь. Словом, благоденствие без конца и края. А это значит – рано или поздно мир придумает, как развлечь своего Владыку.
Развлек меня Тартар.
Титаны бунтовали и раньше. Не то племя, чтобы смиряться. Пойдешь мимо врат Великой Бездны, прислушаешься… поднятые руки, сведенные плечи: «Мы! Мы помним! Мы выйдем отсюда!» Так кто их слушает, столетних узников?
А тут то ли Тифона растревожил вой сынка, то ли решили, что в мире слишком много спокойствия – разошлись.
В первый день только землю малость колебали, во второй – затряслись кованные Гефестом стены… я прислушался и махнул рукой. Уймется.
На четвертый день Тартар заходил ходуном. Закровоточили лавой подземные вулканы, заплевались черным дымом старые кратеры, Флегетон пылал лихорадочно, нездорово-желтым, будто решил под Гелиоса подделаться, тени начали тревожно вздыхать…
Я высидел несколько часов, шипя и потирая плечи, вслушиваясь в безумный гул голосов, прорывающийся из Великой Бездны. Потом приказал готовить колесницу. Сжимая двузубец прошел по дворцу, по которому в хозяйственном хаосе летали тени. Украшали дворец к приезду царицы, который через два… три дня? Забыл.
Во внутреннем дворе гулко и страшно орал Эвклей на какую-то овцу, которая не хотела умирать, и на тень, которая «Выхлестала всю кровь, скотина, куда теперь эту тушу?!»
А Цербер выл, тоскливо и неумолчно, вой прилипал к лицу, застревал в складках плаща, путался к гривах лошадей, когда я шагнул с колесницы на сырой берег Амелета. Ядовитая река дрожала и билась в своем русле, выплескиваясь на камни. Замерзшими листками трепетали стены из тусклого адамантия, и по временам мерно вздрагивали толстые врата, покрываясь шишками от ударов внутри.
Кованый рисунок на вратах не был заметен из-за следов ударов.
«Мы! Выйдем! Отсюда! Рано! Или! Поздно!»
Я не решился прикладывать к вратам ладонь – и отсюда слышно. Что там смотрят Гекатонхейры – вздремнули ли всеми головами?! Открыть проклятую дверь, ударить миром, ударить двузубцем, запихнуть лезущее изнутри «Рано или поздно» на положенное ему место…