Да уж. Всегда придут на помощь и всегда так, что последствия не расхлебаешь еще лет пятьсот.
Густой запах винограда от Дионисовой гулянки доносился даже и сюда – туманил разум. Ручей тек в траве розовым вином – молодым, рассветным.
– Мать выбрала свой способ для отмщения Крону: начала рожать. Совместила, значит: и подруге приятно, и у самой детишки разведутся. Эринии, Керы, я, Ата, Немезида, Лисса… Как она радовалась, глядя на своих деточек – просто не передать. А когда поняла, что появятся близнецы – говорят, прямо светилась. Вместе с покрывалом своим, то есть: ночи тогда были светлые…
Он болтал – даже не рассказывал, болтал. Трещал, как белка при виде ореха. А что? Колесница Гелиоса поднялась, чтобы греть землю, в руке – полная чаша, лес пропитан вином и криками радости, и кажется, что жизнь вечна…
– Первым-то Гипнос появился, беленький наш. Как начал глазёнками хлопать и ручонками махать – говорят, прислуга чуть от умиления не попадала. Второго Нюкта рождала, не чувствуя мук от счастья. Смеясь. Владыка, а верно говорят, что ты умеешь… видеть?
Он бережно снял с груди чашу и перевернулся, чтобы встретиться со мной глазами.
Чтобы я смог увидеть то, чего Мом-насмешник при всем желании никогда видеть не мог.
Из углов ползут – тени, тени, тени… венценосный супруг, великий Эреб, не может усидеть за дверями гинекея и рвется внутрь, и мелкие богини, прислуживающие Ночи при родах, пугливо оглядываются на не дающие света факелы…
Света в покое, впрочем, и так почти нет, ярче всего выступают что-то белое, лежащее чуть в стороне от матери, на темном, искрящемся покрывале, да лицо самой Нюкты: просветленное, радостное, чуть искаженное от гордости – дарить жизнь…
– Он… появился?
Молчат прислужницы. Смотрят на свои руки, которые только что приняли новорожденного.
Белокрылый малыш, потревоженный общим молчанием, хныкает и вертится на своей прохладной подстилке.
– Появился ведь?
Немое молчание: ни радостной вести, ни голоса младенца, только плач его брата, явившегося на свет раньше.
Молчат прислужницы. Смотрят на свои руки. В глазах – ужас.
И звук – нарастающий, словно холодным лезвием ведут по коже. Шелест.
Шелест железных крыльев.
И – далеко-далеко – над потолком, над подземным миром, под небесами – победоносный звон первой перерезанной мойрами нити.
Дрозды совсем очумели – затеяли перебранку на ветвях: «Тебе это надо?» – «А тебе – надо?» Льнет ручеек к уже подсохшей от росы траве. Мом-насмешник прикрыл глаза, валяется на бережку, ветви платанов рассматривает.
– Когда мать поняла, что явилось в этот мир… нет, не так. Что она принесла в этот мир. В отчаянии она поклялась, что никогда больше не родит. Только вот было уже поздновато: Мойры прочно взялись за ножницы. Кто там знает, может, они и есть причина тому, что случилось. Ну, а Чернокрыл… что Чернокрыл? Железные крылья и железный меч