* * *
Вернулся я напрямик: махнул рукой, заставив землю раскрыться, направил колесницу вниз. Четверка победно захрапела, почувствовав родное подземелье. Мы опустились в низовьях Ахерона, здесь я бросил поводья и спрыгнул на каменистое острое крошево. Кони нетерпеливо стригли ушами: желали воды похолоднее и лакомства побольше. Хлопнул по крупу Аластора – тащи своих братцев в конюшню, сам, что ли, дорогу не найдешь?
Рванули, едва не перевернув колесницу.
Мир недовольно задергался, заворчал, будто пес, не узнающий хозяина, но смирился почти сразу, хлынул в меня привычной волной тьмы. Я в задумчивости коснулся пальцами вод Ахерона, посмотрел на Пристань Скорби – медленно, с унылыми стонами к ней брели тени, и лодка Харона привычно пересекала Стикс.
Гермес, наверное, меня проклинает (очень тихо и очень про себя). Сколько работы… Танат взялся за дело не шутя, наверстывал упущенное, и толпы теней еще долго будут валить ко входу у Тэнара, Цербер обожрется медовыми лепешками до полной неподвижности, а Харон сможет плавать в медяках, которыми ему оплатят за провоз.
Чем ему оплатил бывший царь Эфиры? Медью – или, может, золотом, за то, чтобы его не узнали?
Все же не видать Сизифу забвения. Допрашивать мертвых, что бы там ни говорили, легче, чем допрашивать живых: живые уповают на то, что их освободит смерть. В случае с Сизифом смерть сама бы не отказалась выдумать муку для своего бывшего тюремщика – оставь это мне, Танат, у меня получше с воображением, он расскажет все. Расскажет, зачем – нет, я знаю, зачем ему было выступать против богов таким образом. Он просто боялся моего царства, пытался отчаянно продлить обрезанную Мойрами нить, склеить ее, срастить воедино…
Но мне нужно узнать, кто предупредил его о твоем приближении, Убийца, и кто дал ему цепи.
И зачем этому кому-то было нужно твое заточение.
Я потер обожженную ладонь. «Рано или поздно», – напомнили из Тартара, и качнулся свод, угрожая лечь на плечи Атлантовой ношей. Вздор и глупости, это другое, я узнаю, кто…
Я удержу.
– …видеть тебя здесь. Если вдруг кто-то донесет Деметре…
Голос был шелестящим, низким, далеким – но непохожим на жалобы теней, да и редко забредают тени в каменистые низины Ахерона. Не желают ухудшать себе этим зрелищем и без того безрадостное состояние.
– Среди моих подданных нет того, кто побежал бы доносить матери. И у меня есть право спускаться сюда, если ко мне воззовет нуждающийся.
Я поднял голову, пронзая взглядом неровные каменные зубцы, похожие на искрошившиеся наконечники копий. Жена шла вдоль берега, по той линии, где вода соприкасалась с кашей из серого песка и острых камней. Шла босиком, в коротком зеленом хитоне, как будто спустилась только что из солнечного дня, с лужайки, где ведут хороводы нимфы…