Конечно, вряд ли кто-нибудь заглянет туда, куда собрался я – и все-таки, не нужно, чтобы меня видели.
– Гипнос…
Белокрылый явился с третьего зова и покаянно повесил голову.
– Много работы, – доложился шепотом. – Чернокрыл как взялся порядок наводить, так сплошные похороны кругом, а через это – поминки. А там и попойки. А там и я… кого кропить?
– Никого. Пока никого. Нужно твое мастерство.
– Так кого кропить-то?
– Другое мастерство. Влезать куда не просят.
Бог сна был оскорблен до дна чаши. Надул щеки, вытаращил глаза и губами зашлепал: это он-то влезает?! Нет, это он-то?!
Сто лет привыкнуть как должен, а на лице Убийцы эта мина выглядит дико.
– Молчи и слушай. Нужно, чтобы ты отвлек их на себя.
– Могу усыпить…
– Нет. Устрой скандал. Поссорь кого-нибудь с кем-нибудь. Разозли Ареса….
– Так ведь это уже… Гермес занимается!
– С Гермесом это никого не удивляет. Мне все равно, что ты сделаешь. Нужно, чтобы они смотрели в твою сторону.
– А в какую сторону… в какую они смотреть не должны? – уточнил притихший Гипнос.
– В сторону дома Мойр.
Гипнос притих окончательно. И впервые на моей памяти стал поразительно походить на своего близнеца: заострившиеся черты, помертвевшие, потемневшие от игривой сонной дымки до суровых сумерек глаза…
– К Пряхам? – прошептал бог сна пересохшими губами. – Незванным?! Да зачем ты…
Вспомнил, кому и что говорит. Передернул плечами, размял крылья.
– А меня всегда прельщало ремесло Гермеса. Гадости делать, к ссорам подначивать, скандалы вот тоже… Даже жалел, что под землей с этим особенно не развернешься. Ну, заодно и мечты сбудутся!
Не стал дожидаться, пока я выкину его из зарослей: суматошливо захлопал крыльями, взвился в воздух и понесся туда, где Терпсихора водила хороводы с нимфами.
– Хайре, красивые, хайре! А кому настойчика – отдохнуть после танцев?
И визг: «Гипнос!» – такой, будто туда лично Танат заявился. С мечом и по чью-то душу.
Я решил не ждать, пока мастерство белокрылого сработает в полную силу. Шагнул из зарослей акации – по-божественному, не дожидаясь, пока наткнусь на одну из резвящихся парочек или на задумчивого кентавра, который решает, за что ему такая божественная честь.
И считать шаги не потребовалось: близко, можно дойти и вполшага…
Просто сминается сад вокруг меня, дышащие величием статуи на миг ломаются, скульптуры становятся калеками, уродами – у Афины голова Гефеста, у Посейдона – женская грудь, в руке у Геры – молния…
Только аромат акации застрял в волосах и одежде, да еще детский смех не хочет отставать: «Эй, Крон! Падай! Скорее, падай! Ну, почему же ты не падаешь?!»