– Я люблю тебя, – тихо сказал Н. так, как шептал той ночью, чтобы выманить из самого себя силу, способную справиться с подкожным металлом. И повторил эти слова в полнейшей тишине. Потому что людей вокруг, с их голосами и стуком каблуков, больше не было.
– Уйди, – произнес мужчина. – Тут тебе ничто не поможет. Я запрещаю тебе быть рядом с ней.
Запрет имел нешуточную силу – Н. ощутил ее.
– Я запрещаю тебе думать о ней, – добавил мужчина. И этим выдал уязвимое место в металлической броне – очевидно, мысль Н. имела какие-то опасные для мужчины свойства.
– Ты хочешь запретить мне любить? – подумав, уточнил Н.
– Да! – мужчина нехорошо улыбнулся. – Всею силою, за мной стоящей, я запрещаю тебе любить.
– Но я люблю ее.
– И это слово тут не имеет власти. Погоди…
Мужчина сделал округлый жест, собирая этим жестом внимание Н. и уводя его взгляд от Соледад к огромным стеклянным дверям фойе. Перед ними было совсем пусто – как будто пространство преобразилось в сцену, ждущую актеров из-за стеклянного занавеса. И они появились.
Первой вышла и встала, опустив голову, девочка – она действительно была первой в жизни Н., ей тогда было семнадцать, ему шестнадцать. И, кажется, она хотела близости куда больше, чем он. Девочка была в короткой юбке, открывающем живот топике и в ботфортах до середины бедер, а губы застыли в полуулыбке. Однако ее лицо было уже не девичьим, оно менялось на глазах, пока не стало сорокалетним, пятидесятилетним, почерневшим, запойным, с тупым взглядом и гнилыми зубами.
Из какой-то узкой щели в стене выходили люди, мужчины и женщины, женщин было куда больше, и Н. узнавал их, и каждый из них был живым упреком. Каждый напоминал о давних делах – о том, что сам Н. считал глупостью, небрежностью, легкомыслием, и не более того. А теперь вот оказалось, что дела эти называются как-то иначе, и, собранные вместе, они были страшны. Все, решительно все выкарабкалось из памяти по приказу, и Н. сильно удивился – они оказались совсем не такими, какими он видел их раньше.
Вперед вышла Бульдожка, ведя за руку сына. Она раздалась вширь, тело колыхалось, лицо стало тупым – и в этом Н. тоже каким-то образом был виноват. Дитя же сгорбилось, походило на злую обезьяну – хотя не оно первое, не оно последнее росло без отца. Рядом с Бульдожкой стояла худенькая девочка в маске, из ее плеча росла волчья голова.
Наконец вышел Сэнсей – один из всех он был обнаженный и непристойный. Один из всех он не смотрел куда-то мимо, а откровенно звал и даже показывал, что произойдет, если Н. сделает к нему хоть шаг.