Их союз был сейчас более тесным, чем при любовном слиянии.
Тело Соледад стало тяжелым, неровным. Если бы это была какая-то новая женщина, Н. испытал бы известную неловкость мужчины, которому хотелось, но уже не хочется. Но женщина была своей, своей настолько, что тело уже почти не имеет значения. Она была его женщиной, потому что он был ее мужчиной.
Если он мог бы выманить металл наружу и принять в свое тело, он бы сделал это.
Струны сделались тоньше, узелки расплющились, и края их размывались потихоньку, но все получалось страшно медленно. Н. чувствовал, что борьба с металлом может оказаться длиною в жизнь. А времени-то оставалось час, не более.
Он осознал и опасность – тело Соледад стало мягким и готовым принять любые перемены. Но если прекратить работу, частицы металла, уносимые кровью, замрут и поплывут вспять. А она не сможет этому воспротивиться – она в полудреме и даже не знает, что с ней происходит.
Время, проклятое время прикоснулось к нему и заставило о себе думать. А чтобы помочь Соледад, следовало забыть о минутах, часах и даже сутках. Очнувшись, он накрыл ее всем, что нашел в каморке теплого, навалил поверх простыни и подоткнул. Ему казалось, что, если тело сохранит тепло, частицы металла будут странствовать с той же скоростью, ни за что не цепляясь и никуда не сворачивая. Потом он зажег свет и быстро оделся в свои кавалерские доспехи – белые чулки, узкие штаны по колено, белую рубаху, парчовый камзол, голубой кафтан из легкой и ломкой, наподобие тафты, ткани. Он повязал кружево на шею, стянул длинные волосы в хвост и скрепил его заколкой с черным бархатным бантом. Когда он вышел в гостиную, как раз пробило четыре – время начала кавалерского дежурства.
Он чувствовал себя так, словно его пропустили через центрифугу. Поэтому он достал из секретера початую бутылку и отхлебнул прямо из горла.
Время остановилось. Сидя у нарядного столика, он пробовал читать Фонвизина и ничего в старинном плетении словес не понимал.
К счастью, заглянул хозяин музея – так что время, отнятое у Соледад, было не совсем потерянным. Хозяин прибежал лечиться от неприятностей и приник к секретеру. Что-то у него стряслось такое, что выражаться он мог только матерно. Н. принес закуску из своих запасов – ожидая Соледад, он прикупил и сыра, и колбасы. Теперь он уже знал, почем они в супермаркете и почем на рынке.
Хозяин, выпив не меньше бутылки дорогого виски, велел ему отключить телефон и пошел спать в спальню восемнадцатого века, где стояла кровать под балдахином и лежал на кресле шлафрок в старинном вкусе, – как будто Фонвизин где-то поблизости, сейчас придет, переоденется и сядет к столику – творить.