где поминальная чарка? – Н. просто не мог вообразить свою мать с чаркой в руке. Она совершенно не пила, впрочем, были у нее и другие странности – она иногда замолкала на неделю-другую.
Крест. И не смейте плакать.
Он на луне, мой Амарго, —
с нее бы сталось сказать такое о родном сыне, подумал Н., она примерно так прогнала соседку, попытавшуюся соболезновать бедной покинутой женщине, родившей сынов, чтоб было кому стакан воды подать, а сыновья-то увеялись непонятно куда, и не звонят, и не пишут. Старший, впрочем, и звонил иногда, и открытки присылал, и денежные переводы, но сам носу не казал.
Мысль о старшем брате разбудила мысль об отце. Обоих Н. практически не знал и всю жизнь без них обходился. А вот сейчас они стали ему необходимы. Он усадил бы их перед собой за накрытый стол, и они, трое мужиков, поговорили бы о простых своих заботах, старший рассказал бы о сыне и дочке, отец выслушал и объяснил наконец, что его связало тогда с матерью, как получилось, что они договорились произвести Н. на свет. Это сделалось очень важным – разобраться со своим рождением и своим родом, чтобы продолжить цепочку, чтобы получить благословение на союз с избранной женщиной.
Амарго был благополучно забыт – хотя он еще пять минут назад был для Н. куда более реален, чем родной отец и родной брат. Юноша, который шел ночью по обычной дороге, а свернул на дорогу необычную, хотя она вроде бы и ведет в Гренаду, да только в какую-то иную Гренаду, а ездит по ней только смерть в образе деловитого мужчины на вороном коне – этот юноша был почти родственником. Сам Н. несколько раз в своих странствиях избежал смерти и очень хорошо знал, как следует разговаривать с непрошеными попутчиками.
Про отца он знал очень мало. Похоже, что и мать знала не так уж много. Сохранилась фотография – мужчина с черно-белым псом под осенней рябиной. Фотография была смутная, рыжая, лица не разобрать. Что дал ему отец? Что дала мама? Н. не знал – он не имел привычки вглядываться в свое зеркальное отражение. От матери, пожалуй, был прямой и тонкий нос. Глубоко сидящие глаза – возможно, отцовские. Светлые волосы, с их шелковистостью и золотым блеском, вряд ли были материнские – мать он помнил темно-русой и очень удивился, когда, вернувшись домой лет восемь назад, обнаружил сплошную седину. Тогда только она призналась, что примерно с тридцати красилась. Стало быть, волосы – отцовские?
Он смотрел сквозь монитор, не видя на нем стихов, и проводил мысленный разбор самого себя, ибо должен был отдать себя любимой женщине строго по описи: вот это – от деда по материнской линии, который тоже мог скрыться из дому на неделю-другую, это – от дяди, двоюродного брата матери, фельдшера на «скорой»…