- А вам не жалко дарить картины чайханщикам? - спросил Паштет.
- Искусство надо нести в народ. Я вывешиваю картины на улицах. Искусство - народу! Вот главное для художника. Меня знают. Мои картины знают. Я им говорю: коллеги, а знает ли народ ваши картины?
Михал Михалыч стал складывать этюдник и треножник, зрители начали расходиться, парень в полосатых шортах повертел пальцем у виска. Вахруддинов подхватил свои пожитки и пошел, а мужчина средних лет в тюбетейке, покачивая головой, сказал ему вслед: «Большой художник, большой…»
- Ван-Гог - французский художник? - заинтересовался Марат. - Он что, похоже рисовал?
- Не думаю. - Варя пожала плечами. - Разве что подсолнухи? У Ван-Гога есть такая картина. И Вахруддинов рисует подсолнухи.
- Он сумасшедший, - объявил Паштет. - Явный шизик. Страдает манией величия.
- Зато человек хороший, добрый. Ведь никому от него вреда нет, одна польза, - решил Марат, и с этим трудно было не согласиться.
До вечера бродили по городу, а когда стемнело, подошли к Регистану, где стояли ряды скамеек, а на них туристы, ожидали вечернее представление - цветопанораму. И вот по площади и сверкающим глазурью медресе забегали-заметались цветные тревожные пятна прожекторов. Зазвучала устрашающая музыка, и голос громкоговорителя, замогильный и глухой, как из колодца, стал вещать: «Я - Регистан! Я - сердце Самарканда! Я каменная летопись веков!..» Туристы зачарованно слушали.
- Тягомотина и пошлость, - презрительно изрек Марат.
- А мне нравится, - печально сказала Гера.
Духота к вечеру спала. На улицах было много гуляющих. Под фонарями листва выглядела как черно-зеленая ветошь декораций. Из кафе и ресторанов лилась тягучая и сладкая, словно патока, восточная музыка, и только из одного: «Я вас могу поцеловать, я вас могу заколдовать, я вас могу испепелить сияньем глаз!..»
- Размечталась, - буркнул Паштет. Его нервировал Марат, который то и дело посматривал на Варю и обращался к ней значительно чаще, чем к нему и Гере.
Отличный был парень Марат. Красивый. На две головы выше Паштета. Хотя это совсем не удивительно, нетрудно быть выше Паштета. Для Маратовой мамы явление всей компании явилось новостью, и вряд ли чересчур радостной. Но держалась она достойно. Дом у них европейский, только много ковров, да в серванте вместо чашек пиалы и несколько фарфоровых чайников. Девчонкам постелили на диване в комнате Марата, а парни должны были спать в гостиной на цветных матрасах-курпачах прямо на полу. И хотя питерцы страшно устали, заснули не скоро.
Сначала Марат рассказывал про Лерыча, о том, что он очень умный и хороший, что десять лет ходит в одном костюме, а для шахрухиинцев купил магнитофон. А еще как после занятий в секции Лерыч в своей келье зажигает свечу в медном подсвечнике, все рассаживаются вокруг, и он рассказывает экспедиционные случаи: смешные, страшные и просто занимательные. А еще он сочинил пьесу в стихах «Шахрухия» (получается - Шахрухия), и они ее поставили. И про Шахрухию Марат соловьем пел.