Когда мы шли сюда через тёмный и тесный переход, я немного отстал от группы и невольно задержался возле одной из ниш. Выяснилось, что отстал не только я. Прижавшись плечами к камням, в нише стояла знакомая мне женщина в белом платье. Чёрный рюкзак она держала в руках — а перед ней торчал знакомый мне Блондинчик. Ниша была достаточно узкая, и Блондинчик загораживал женщине в белом платье проход.
«А если подумать, — услышал я его бодрый голос. — А если хорошо подумать? А, Почемучечка?» Женщина в белом платье заметила меня — я отвернулся и бросился догонять экскурсантов. Как мужчина му.
Теперь мы все стояли вокруг стола в позах революционных матросов и тупо смотрели на краснощёкую Любу. Хамы, которые упивались своей властью. Впечатлений нам уже хватило — но это была только половина экскурсии.
Мы шли согласно стрелкам — женским пальцам, распечатанным на принтере, повсеместно развешенным на белых стенах. «Продолжение экспозиции» — читали мы вслух, почему-то нам очень нравилось слышать свои голоса в такой серьёзной обстановке. Мы увидели комнату, где властители замка спали и занимались любовью, мешая в правильных пропорциях династическую кровь — на удивление маленькие, почти детские кроватки с невероятными балдахинами. Мы увидели комнаты, где они ели — теперь в их посуду за зеркальными загородками было налито только солнце, посыпанное пылью. Если бы мне предложили выпить из такого, я бы почувствовал брезгливость. Мы увидели комнаты, где они читали — тяжелые книги в переплетах из человеческой кожи. Мы увидели комнаты, где они музицировали: паркет молчал, он был совершенно новый и похоронил под собой все живые звуки, а новых пока не выросло. Мы увидели галереи и посмотрели поочередно в бойницы, мы наступали друг другу на ноги и шарахались от чужих ног на извилистой узкой лестнице. Мы услышали количественные числительные, которые не останутся в памяти, и годы жизни, которые ничего нам не сказали. Мы послушали историю о здешнем призраке — молодой крестьянке, которую некогда сжёг, привязав к дереву, местный феодал, и теперь каждая ночь, которая опускается на замок — это её та самая ночь, которая повторяется уже триста лет. Рассказывая об этом, Люба старалась вложить в свой голос как можно больше романтики, а я думал о том, что каждый мужчина, который слышит это, представляет себя на месте феодала, а каждая женщина — на месте той крестьянки, и иначе никогда не было и не будет. Мы насилуем даже тогда, когда не имеем к этому ни воли, ни желания. Крестьянку звали Ганна, призрак тоже: «Однофамилицы», — громко сказал Блондинчик, и все засмеялись, и я вместе со всеми.