Начиналось всё с точно рассчитанного удара острым носком между ног — настолько же сильного, насколько и неожиданного, ибо не было ни одной жертвы, которая надеялась бы на такую встречу. Человек сгибался от боли, будто ему скрутило желудок — что ж, бывает, животик болит, и добрые самаритянки сразу же приходили на помощь. Следующий удар туфельки метил в живот, третий — в колено, четвертый — в зубы, и бедный человек становился всё меньше и меньше в размерах, словно портативность была в его природе. Когда уменьшенная до нужных масштабов жертва падала на тропинку, на неё обрушивался уже настоящий град отточенных ударов, метких пинков и тумаков. «Девчонки, за что?» — хрипло кричало распластанное на земле существо, закрывая одной рукой окровавленное лицо, а другой гулкие, словно колокола, яйца, и пытаясь отчаянными движениями ягодиц отползти в кусты. И редко когда девичий голос отвечал: «За Катю», или там «За Таню», или, например, «За Кохановскую» — а если и отвечал, то вокруг слышалось недовольное шипение: месть не должна была иметь никакого иного голоса, кроме смеха, месть должна была приходить прямо из темноты и быть неотвратимой и безликой, как сама тьма.
Впрочем, жертвы чаще всего и сами догадывались за что. И послушно проглатывали свое унижение, ибо кому хочется, чтобы о нём ходила слава избитого девками недотепы: за всё то время, пока банда терроризировала город, ни одна жертва не пожаловалась не то что в милицию, но даже приятелям. Только несколько учителей были вынуждены уволиться с работы и поискать себе более безопасное занятие, и среди них даже один немолодой, женатый человек с тремя детьми. Кого из девушек он мог обидеть настолько, что пришлось ставить себе новые зубы? Может быть неизвестную нам Кохановскую, которую однажды назвал тупой жирной коровой перед всем классом? Но он был человек в годах и полагал, что с их высоты может позволить себе, так сказать, определённую вольность стиля! К тому же он сам им рассказывал, что в Индии корова — священное животное. Возможно, рассказывал слишком часто, потому что смех после этих слов слышался всё реже, а потом и вовсе прекратился… Вернувшись однажды странным звоном, приглушённой музыкой, прозвучавшей для него из кустов сирени тёмным минским вечером.
Что касается жертв юного возраста, то они приходили утром в школу в героических бинтах, прятали глаза и рассказывали, заикаясь, невероятные и нелепые истории. И никто не пишет никаких заявлений ни в органы правопорядка, ни в РОНО — одни только контрольные и диктанты. Девчонки пишут лучше мальчишек, растет целое соцветие отличниц. Парням наука дается труднее, но ведь на то они и… И вообще, до свадьбы заживёт. И живот заживёт, и всякая рана зарастёт, зуб пройдёт, жизнь пройдёт, чет-нечет, чет-нечет, чет.