Потом, радостные, что кончилось сидение в лагере, мы маршируем в Вашингтон шумной синей рекой из четырех полков, и нас сгоняют в одно место, потом нас инспектируют важные шишки – черные точечки вдали, и мы ни слова не слышим изо всех таких-растаких речей. Та же ерунда, говорит Старлинг Карлтон, но любому дураку видно, что он все равно горд. Вся огромная армия, черт бы ее побрал, выстроилась вокруг, и пушки сверкают экстазом сияющей славы, не говоря уже, что все солдаты почистились и побрились как могли. Двадцать тысяч душ – это немало. Что ни говори, немало.
К нашим картежным забавам прибивается хороший мальчик по имени Дэн Фицджеральд, и всё точно как в старые добрые дни в Ларами, только звезды над бивуаком немножко по-другому расположены и кругом все в синих мундирах. Жены стирают наши формы в баках, и еще у нас есть отличные мальцы для пения и даже барабанщик, Маккарти, ему всего одиннадцать лет, и он презабавный парень. Фамилия у него ирландская, но на самом деле он чернокожий из штата Миссури. Штат Миссури никак не может определиться, за Союз он или за мятежников, так что Маккарти решил свалить, а они пока пускай решают. В следующем ряду палаток живут высокие крепкие мужчины – это артиллеристы, что ведают мортирами. Я сроду не видал ни таких огромных толстых рук у мужчин, ни таких огромных толстых дул у пушек. Это пушка, но такая, будто ее целый год кормили одной только патокой. Она раздулась, как уд великана. По слухам, пушки понадобятся под стенами Ричмонда, но Старлинг Карлтон говорит, что у Ричмонда нет никаких стен. Так что эти слухи нам непонятны. У нас в роте люди в основном из Керри, а Фицджеральд – он из Бундорраги, это, по его словам, в самой нищей части графства Мейо. Я мало встречал ирландцев, готовых говорить о мрачных делах, но Фицджеральд беседует о них охотно. Для всех остальных разговоров у него есть вистл[5]. Фицджеральд говорит, что вся его семья перемерла в голод, а он пошел пешком в Кенмар, через горы, ему было всего десять лет, а потом он перебрался в Квебек, как и все мы, и там чудом не умер от лихорадки, совсем как я. Я спросил его, видел ли он, как люди в трюме ели друг друга, и он сказал, что этого не видел, но видел похуже. Когда в Квебеке открыли люки, выдернули длинные гвозди и в трюм впервые за четыре недели проник свет. Во все это время у них была только вода. И вдруг в этом новом свете он видит, что в трюмной воде всюду плавают трупы, и умирающих, и что все вокруг – скелеты. Поэтому никто не говорит о таких вещах. От них болит сердце. Мы покачали головами и раздали карты. Некоторое время все молчат. Трупы, черт побери. Это потому, что нас считали бесполезными. Люди-ничто. Наверно, потому. Эти мысли прожигают мозг. Ничто, отбросы. Но теперь мы препоясали чресла оружием, и мы вырвем победу у врага.