, а потом у нас из глоток вырывается звук, какого мы сроду не слыхали, и нас гложет великий голод – мы сами не знаем по чему, разве по тому, чтобы всадить штыки в серую волну впереди. Но не только это – есть и другое, другие вещи, для которых у нас нет имен, потому что обычно о таком не говорят. Ведь мы бежим в атаку не на индейцев, людей чужой породы, а как будто на зеркало, в котором отражаешься сам. Эти Джонни-мятежники – ирландцы, англичане и все в таком духе. Вперед, вперед, труба зовет. Но вдруг мятежники сворачивают вправо и несутся атаковать через луг. Они увидели огромную толпу наших солдат, подошедшую сзади, и, может быть, орудие смерти, готовое к убийству, – как бы там ни было, мы слышим, офицеры кричат, командуют в общем гаме. Мы прекращаем наступать, опускаемся на колени, заряжаем и стреляем в бок вражеской армии-многоножке. Наши батареи снова изрыгают снаряды, и конфедераты шарахаются, как огромный табун диких коней, – отбегают назад на десять ярдов, потом снова на десять ярдов вперед. Они жаждут укрыться в дальних лесах. Батареи так и рыгают за спиной, так и рыгают. Порой снаряды летят так низко, словно хотят проложить тропу среди нас, и многие в наших рядах падают, когда через них пропахивают кровавую борозду. Злая усталость заползает в самые кости. Мы заряжаем и стреляем, заряжаем и стреляем. В нарастающем шуме десятки снарядов бьют во врага, кромсая и разметывая. Внезапное чувство, что все плохо, катастрофа. И тут луг дружно занимается, словно цветами по весне, и превращается в ковер огня. Трава загорелась, горит жарко, добавляя пламя к пламени. Она такая сухая, что пылает как порох, и такая высокая, что возгорается большими снопами, и пламя омывает ноги бегущих солдат – не мягкие травы, а темный огонь, полный ревущей силы. Раненые падают в печь и кричат от ужаса и бессилия. Боль такая, что и зверь не выдержит, чтобы не вскричать диким голосом, не раздирать когтями, не встать на задние лапы. Солдаты в большинстве достигают спасения под деревьями, побросав своих раненых на почерневшей земле. Но отчего это капитан прекращает огонь и передает по цепочке команду пушкарям – тоже прекратить? Теперь мы только стоим и смотрим, а ветер раздувает воспламенение по лугу, оставляя за собой множество раненых – воющих и молчаливых. Молчаливые уже укутаны черными складками смерти. Другие, которых не коснулся огонь, – только стонут, изувеченные. Нам велят отступать. Наша синяя волна откатывается на двести ярдов, и с тыла приходят взводы без пушек, и санитары, и капеллан. Из леса, где укрылись мятежники, слышатся похожие звуки, и заключено перемирие без слов. С обеих сторон мушкеты летят на землю, и взводы посылаются на поле уже не стрелять и убивать, но вытаптывать черные акры остаточного огня и подбирать умирающих, искалеченных и обожженных. Словно танцоры пляшут на обугленной траве.