— Что угодно вашему императорскому величеству? — раздался вкрадчивый шепот лейб-медика Якоба.
— Помоги мне приподняться. Но сначала раздвинь шторы. Я хочу света. Больше света.
— Вашему императорскому величеству лучше? — спросил Якоб и, так как король не ответил, поспешил прибавить: — Кризис миновал. Теперь вам нужен покой, и силы постепенно вернутся к вашему императорскому величеству.
Якоб подошел к окнам, раздвинул шторы — и серый свет хмурого декабрьского утра рассеялся в спальне. Потом лейб-медик осторожно приблизился к изголовью постели.
— Помоги же! — нетерпеливо бросил Матвей, пытаясь приподняться, но, обессиленный, упал на руки Якоба.
— Зеркало, — приказал король. Голос его едва прошелестел, но Якоб по движению губ угадал желание короля.
С низенького, украшенного инкрустацией столика, стоявшего у стены, лейб-медик взял овальное зеркало в серебряной оправе, в которое король имел обыкновение глядеться, лежа в постели, и поднес к лицу его императорского величества.
Король долго вглядывался в свое изображение. Одутловатое лицо, расплывшиеся черты, в которых читается бессилие, погасшие глаза, лишь где-то в самой глубине таится тревога, страх. Набрякшие мешки. Под усами опущенные углы рта. Лицо больного, может быть, неизлечимо больного старика. А ведь он и есть старик, — мелькнула мысль, — ему шестьдесят один. Какой срок ему еще отпущен — полгода, год, два? Сыновей у него нет. Кому же передать империю? Если он уйдет, не назначив наследника престола, быть большой беде. Поднимется смута, разгорится борьба за власть, чешские сословия с оружием в руках потребуют восстановления своих прав и привилегий, и сейм выберет угодного себе короля.
Нет, этого он не допустит! У него есть право назначить наследника и еще при своей жизни короновать его. Долгое время он откладывал это решение, но, как видно, пришла пора сделать выбор. Для себя он его почти сделал, но все же иногда колебался, поддаваясь на уговоры своего первого советчика Мельхиора Клезеля.
Архиепископ чуть ли не на коленях умолял его держать в тайне имя преемника — Фердинанда Штирийского.[53] Да, соглашался его преосвященство, Фердинанд Штирийский во многих отношениях достоин королевского выбора: решителен, в расцвете сил, предан Габсбургскому дому, ревностный католик. Но именно это последнее обстоятельство, добавлял Мельхиор, как ни парадоксально, оборачивается против него. Всем хорошо известна его нетерпимость к малейшим отклонениям в вопросах веры, его яростные гонения на протестантов. Одно его имя вызовет в Чехии всеобщее возмущение, возможно, войну...