В духовном бессознательном наряду с этическим бессознательным, нравственным знанием, или совестью, существует, так сказать, эстетическое бессознательное - художественная совесть. В художественных произведениях, как и в репродукциях, художник опирается на неосознанную духовность. Интуиции совести, иррациональной по своей сути и потому никогда до конца не поддающейся рационализации, у художника соответствует вдохновение, корни которого тоже уходят в область неосознаваемой духовности. На её основе художник творит, там находятся те источники, из тёмной глубины которых, никогда не освещаемой сознанием до конца, черпает художник своё вдохновение. И всегда оказывается так, что избыток осознанности в таких произведениях «из бессознательного» может только мешать. Зачастую усиленное самонаблюдение, желание осознанно «делать» то, что должно само по себе возникать из неосознаваемых глубин, ставит художника-творца в затруднительное положение. Ненужная рефлексия способна лишь навредить.
Нам известен случай, когда один скрипач всё время пытался играть максимально осознанно, начиная от положения скрипки и кончая мельчайшими элементами техники игры, — он хотел абсолютно всё «делать» осознанно, всё отслеживать. Это могло привести только к полной творческой несостоятельности. И терапия должна была, в первую очередь, исключить эту склонность к гипертрофированной рефлексии и самонаблюдению, она должна быть направлена на дерефлексию. Психотерапевтическое лечение обязано было вернуть этому пациенту доверие к бессознательному, показать ему, насколько его бессознательное «музыкальнее», чем сознание. Действительно, ориентированная таким образом терапия в известной мере приводит к освобождению «творческой силы» бессознательного, к тому, что в сущности неосознаваемый процесс творчества освобождается от сдерживающего влияния избыточного осознавания.
Навязчивое самонаблюдение может быть и ятрогенным. Мы знаем случай, произошедший с одним молодым актёром, озорной шарм которого сделал его знаменитым, но сам он чуть было не стал жертвой гиперрефлексии. Выяснилось, что пациент регулярно ездил в Швейцарию, где некая дама-психоаналитик пыталась излечить его при помощи анализа от мальчишества, истолкованного ею как инфантилизм, после чего молодой человек стал играть серьёзные роли. Ни публика, ни критика не восприняли его в этих ролях всерьёз, и карьера юноши оказалась под угрозой.
На примере описанных выше случаев ясно виден существенный момент постановки психотерапевтической цели: сегодня мы ни в коем случае не должны настаивать на том, что психотерапия обязательно стремится к осознанию, осознанию любой ценой, ибо только на какое-то время психотерапевт должен что-то сделать осознаваемым. Он должен сделать осознаваемым бессознательное, в том числе и духовное бессознательное, чтобы, в конце концов, дать ему возможность снова стать неосознанным; он должен неосознаваемую potentia превратить в осознаваемый actus, однако только затем, чтобы, в конце концов, восстановить неосознаваемый habitus. Психотерапевт должен вернуть неосознаваемому действию его естественность. Беспечность в отношении этого Ганс Урс фон Бальтазар (von Balthasar) назвал «одним из непростительных недостатков психоанализа». «Только тогда, когда корни растения закрыты почвой, - говорит он, - крона может быть пышной и здоровой. В отношении свободного и духовного существа также справедливо утверждать, что оно должно одну свою часть обязательно предавать забвению».